Не появляется!
Ощущения возникают, недомогания есть, походка видна.
Мысль не появляется.
Когда-то они пробегали по две-три хорошего размера и упитанности.
Не появляются.
Сижу там же. Смотрю туда же.
Терпения не теряю. Жду. Думаю о жизни.
Мыслей нет.
Думаю о смерти.
Никого.
О войнах между людьми.
Проскочила. Маленькая, банальная: «Как только кто-то говорит: “Это моё”, так начинается».
Еще одна проскочила: «Просто грабят».
Еще одна пронеслась: «Всегда всё просто. Пьют, насилуют, убивают. Придумали врага, придумали друга и получают удовольствие с риском для жизни. Самое острое».
Еще одна проскочила: «Как всё просто. А как всё представлено!.. А просто получают удовольствие от войны».
Еще одна маленькая метнулась: «Кто-то на этом же крупно зарабатывает. Даже если не деньги...»
Не бог весть какая мысль.
Но кто-то крупно обогащается.
Как всегда на святом, как всегда.
Эти воюют, потому что эта земля была в двадцатом ихней.
А другие воюют, потому что она в девятнадцатом веке была ихней.
А в восемнадцатом – не ихней.
А в семнадцатом – ихней.
Но в шестнадцатом – нет.
Дошли до пятнадцатого и начали врать:
— Мы – коренные. Вы – оккупанты.
— Нет, мы – коренные, вы – оккупанты.
Каждый был коренным, и каждый был оккупантом. Кто сегодня коренной, выяснится только на войне. Убитых много, а прояснения нет.
Еще надо пару тысяч прибить.
Должно выясниться.
Страдает мирное население, которое и воюет.
Это же надо, с какой радостью ввязались.
— На чьей территории идет война?
— На нашей.
— Но она была нашей.
— Вот тогда и надо было воевать.
— Ничего, мы сейчас повоюем.
Воевать никогда не поздно.
Разошлись. Начали.
— Победа будет за нами.
— Ни хрена.
— Будет-будет.
— Ни хрена, ни хрена.
— Та-та-та-та-та-та.
— За что папу? Папу за что? Отомстим. Сынок, отплати.
— Отплачу, папаня.
Отплатил. Теперь избегает людных мест.
Еле-еле проползла очень старая мысль: «Почему всё так тупо?»
А с другой стороны, как быть, если тебя оскорбляют?
Упорно и долго.
Бить или не бить?
У кого-то не выдерживают нервы, и мы возвращаемся к мысли о выяснении кто коренной.
А тут еще древние напутали.
Мотались с места на место вслед за скотами впереди ледников.
Кто же тут жил?
Не верю, чтоб люди в Москве искренне бились за Шикотан, как когда-то «Руки прочь от Зимбабве!» или Никарагуа.
«Отдали им нашу Германию. Отдали им нашу Польшу. Теперь отдадим им наш Шикотан?»
Кто же это может столько заглотнуть?
Лежу, вцепившись в одну шестую часть земного шара: «Моё!»
Да продай ты подороже, ты ж вон вещи из дома продаешь, когда жратвы нет, а когда выпить хочешь – рубаху снимешь.
Что ты мне рассказываешь, какой ты патриот.
Бандитов в квартиру жить пускаешь, когда выпить нечего.
Что тебе те острова?
Договорись конкретно, возьми что тебе надо и отдавай их.
Всю жизнь в империи жил.
Всю жизнь из столицы колбасу возил.
Всю жизнь гнулся перед начальниками.
Опять они полезли на шею.
«Голодай, а не отдавай!»
Ни нефть, ни лес, ни пустынные острова.
«Родину распродают!»
Да! Родину мертвецов.
Хорошо, кто-то бородатый просчитывает, на чем капитал поиметь можно.
Опять простенькая мысль, шустрая:
«А девушки все деловые.
А мальчики все деловые.
А женщины все деловые.
А дикторши все взбудоражены.
Хотя, говорят они, кое-где хорошо, но всюду плохо и всем плохо.
Хотя кому-то, к сожалению, хорошо».
А мысль опять простая: «Если движемся, это чувствуется по желудку».
Если движемся.
А мы всем миром порешили двигаться, вырваться наконец из пункта А и прибыть наконец в пункт Б, где легче со жратвой и одеждой.
И если мы движемся и кончаются запасы, так что же: останавливаться, или назад поворачивать, или вперед идти?
Каждый гусь знает – вперед.
До места лететь надо.
Не поворачивают гуси и рыбы.
Вперед. Сзади мы своих мертвецов похоронили.
Живые хотят вперед.
Для детей, для женщин, для матерей, которые светлого дня не видели, для рабочих, для крестьян, для больных и здоровых – надо вперед идти.
Тем более, что мы все знаем куда.
Тем более, что там уже много людей живет.