Максимов:
Вот мы с Вами не виделись два месяца.
Ж.:
Да, два месяца.
М.:
Вот сейчас мы стоим… Перед нами Лубянка. Можно посмотреть на КГБ чуть ли не свысока. Какие мысли возникают в связи с этим?
Ж.:
Мысль возникает, что сегодня это просто прекрасный вид, а в прошлом это было жуткое что-то. Мы вот прошлую передачу снимали на Красной площади, а сегодня на Лубянке. Я так думал, что движение с Красной площади на Лубянку было когда-то очень массовым. Не дай бог, конечно. Не дай бог. А с Лубянки на Красную площадь было таким одиночным.
М.:
Ну сейчас оно уже стало не одиночным… Если говорить о том, как Вы провели лето. Что делали летом?
Ж.:
Вы сразу перешли к таким школьным вопросам. Ну, я всегда его провожу за письменным столом. Я не загораю, не купаюсь, я что-то писал.
М.:
То есть есть надежда, что Вы прочитаете что-то новое. Пойдемте тогда?
Ж.:
Ну этим летом я посидел в Одессе, то есть дома, там где стены свои, где стол свой, где море свое и попробую сегодня прочесть в первый раз вот то, что я написал неделю назад. Это я фигурное катание смотрел. Она такая маленькая, она такая маленькая, чистенькая, беленькая, а он такой здоровый, грязный, кривоногий. Она такая аккуратная, нежная, стильная, а он такой жуткий, черный, волосатый. И я отца его знаю: такой грязный, черный, кривоногий. А мама у них такая маленькая, беленькая, чистенькая. Как они сошлись? И родили такого здорового, грязного, кривоногого, который вертит и мучает эту нежную, чистенькую, хрупкую. И добивается высоких результатов. Между прочим. Вот, вот маленькая! Может, мне удаются эти вот маленькие. Может быть, бросить к чертовой матери это все большое (ой, хотел сказать – по-маленькому писать). Нет, писать просто маленькие.
Один по наклонной плоскости шел вверх…..
В желудочном санатории “Дорохово” …
Это же в нашей стране август… Что стоит за августом? От той Булгаковской разрухи в головах……
М.:
Довольно тяжело подводить итоги лета.
Ж.:
Это не итоги, это такие какие-то слова.
М.:
Я хотел поделиться с Вами ощущением. Складывается впечатление, что этим летом мы прожили спокойнее, чем всегда и вообще стали жить спокойнее. Некоторые говорят, что начинается застой, некоторые говорят: “Слава богу, что мы спокойно живем”. А Вы что думаете?
Ж.:
Да я бы не сказал, что она становится спокойнее, она действительно, как мне кажется, становится интереснее. Хотя, как Вы поняли из того, что я писал этим летом об этой разрухе, я хотел понять причины этих бесконечных падений, взрывов и т.д. А может быть, они не такие бесконечные. Еще я не выношу лиц (они не виноваты, те люди, которые читают нам новости). Но в то же время, мы видим с Вами новости по CNN, где нет такого давления на психику, где нету такой истерики. Здесь должен быть спокойный тон. Ну, страна такая огромная, здесь все время что-то происходит, что-то падает. И будет происходить, наверное. Я считаю, что жизнь у нас пока нормальная, а будоражит соревнование информационных всех агенств в погоне друг за другом.
М.:
Начинается новый телевизионный сезон. Известно, что Вы среди телевизионных людей человек очень авторитетный. Вот как Вам кажется, что ни в коем случае не надо делать телевидению?
Ж.:
Надо договориться раз и навсегда. Газеты… Я не хочу сказать – никто не читает. Читают люди моего поколения, молодежь вряд ли читает. Но вот телевидение, когда не включишь – все время сидит жена и рассказывает мерзости о своем муже. По другому каналу муж рассказывает гадости о собственной жене. Причем говорят “она” и “он”. У меня уже нет сил. Где бы я не включил, я все равно не могу забыть, что какую-то из передач ведет девушка, которая до этого вела нечто оральное с анальным, сейчас она говорит о любви, о чистой любви, а мне так и хочется сказать: это была ты или не ты? Это была ты. Ну так – пошептаться и отойти. Чтобы так немножко сбить с нее этот стихотворный пафос о чистой любви. Хотя по-моему, если мне не изменяет память, по-моему там она этого не говорила раньше. Что бы я не включил, там веет от легкой до крупной нечестности, от легкого до крупного издевательства над человеком. И мы все это смотрим. Вот все это мне пока не нравится. Я надеюсь, пока правительство… Пока мы все отстраиваем дамбу против того, чтобы отхлынуть назад… Да, это еще… В чем ужас? Почему над Москвой пожары, а в Праге наводнения. Здесь нет воды, чтобы потушить, а там море воды, от которого не спастись. Куда смотрит… Ну, куда смотрит… Я о совести не говорю, я с большим уважением. Ну почему бы не соединить наш пожар с их наводнением?
М.:
Я хочу Вам передать вопрос проводника. Я ехал в поезде, это был международный вагон Будапешт-Москва. В этом вагоне не было кондиционера, горячей воды и света. Мы ехали как во время разрухи и…
Ж.:
И у проводника возник вопрос?
М.:
И у проводника возник вопрос к Вам. Ему интересно, что Вы скажете. Он сказал, спросите, пожалуйста, Михаила Михайловича, до какой поры нас будут всех унижать?
Ж.:
Вот Вы знаете, отчего люди эмигрировали? От унижения. Из этой страны уезжают от унижения, от хамства, от того, что невозможно смириться… Человеческое достоинство с этим не может смириться никак. Вот от этого. Не от нехваток. Ни от того даже, что мы стояли в очередях, а от того, что тебе могут внезапно сказать. Вот это унижение, пожалуй, самое главное. Ну и сейчас то унижение, которое мы переживаем, да и сверху и снизу… Не знаю, пока мы не будем гражданами, полноценными гражданами своей страны, которые содержат вот эту организацию, содержат ту организацию, содержат на свои налоги, мы должны только это осознать.
М.:
Мы делаем нашу передачу в записи, но мы давали телефон, чтобы люди могли позвонить и задать свои вопросы. Судя по тому, что мигает телефон, такой желающий есть. я правильно понимаю, у нас есть звонок?
Абонент:
Добрый вечер, меня зовут Женя, я из Подмосковья. Вопрос у меня такой: кому выгодно нашествие в нашу страну китайцев, вьетнамцев и людей подобных национальностей? Я закончила институт и очень сложно найти работу, получить сто долларов ни через два месяца, ни через полгода. Я имею в виду реальный заработок, а не шахты там или работу в поле. Что делать с этой чумой?
Ж.:
Не знаю, надо ли с этим бороться. Они так неагрессивно, с тихим шелестом так размножаются как-то. В общем, их становится много: прачечные, парикмахерские, маленькие медицинские учреждения, их становится все больше, больше, больше. Не знаю, но они очень хорошо работают, они трудоголики. И потому окружающих устраивает, что они берут на себя эти трудные работы. Конечно, границы государства надо как-то держать, этот визовый режим, но с кем говорить, когда это все сейчас можно пройти за 15, 20, за 50 долларов. Так что не знаю, трудно сказать.
М.:
Надо сказать, что сейчас неприятие людей других национальностей развивается сейчас очень активно. Или это кажется?
Ж.:
Мне не кажется, что оно развивается очень активно, мне кажется, что все таки… Тут я не могу сказать лучше нашего президента. Он говорит очень хорошо. Вот сегодня поднимался какой-то вопрос: “А как татары будут себя чувствовать в России”. Он говорит: “Да, как русские себя чувствуют в Татарии. А как русские чувствуют себя на Украине, как украинцы чувствуют… Всюду где-то люди чувствуют себя неловко, когда начинается борьба за независимость, когда начинается разговор, что Украина для украинцев, Татария для татар, Узбекистан – для узбеков. Тут, как в квартире – сказать, что “квартира моя и вы выселяйтесь”. Я не думаю, что этот вопрос сейчас приобретает остроту. Просто все сейчас становится острее, все сейчас становится смертельнее. Мы сейчас все живем и все участвуем в какой-то лотерее. Сегодня мы в безопасности, завтра этого быть не может.
М.:
У нас, как всегда, в передаче очень много известных людей. Владимир Маслаченко еще до начала передачи поднимал руку, желая задать вопрос.
Ж.:
Голос почти без изображения.
Маслаченко:
Вы прекрасный комментарий дали после выступления российской сборной на чемпионате мира. Сейчас мы тоже находимся в преддверии выдающегося события. Передача выйдет как раз практически накануне: сборная России будет играть против команды Ирландии в отборочном цикле чемпионата Европы. Какие мысли талантливые одолевают талантливое чело?
М.:
Т.е. про футбол. Попросту Вас спрашивают про футбол.
Ж.:
Владимир, дорогой, я, наверное, много сказал в том монологе о футболе, который говорил. Правда должна стоять за человеком, командой, которая выходит, за игроками. Что-то должно стоять: ради чего, что-то, нечто большее. Как я понял, нечто большее должно стоять, чем то, что стоит. Вот, чтобы человек рвался, чтобы человек клал кости, чтоб человек кровь клал, жизнь клал свою просто потому, что смотрит вся страна, просто поэтому. Ну, надо любить то, что сзади, чтобы идти вперед. Вот так можно сформулировать.
Маслаченко:
А что сзади?
Ж.:
Страна наша. Где мы живем. Ну я сейчас показал пальцем назад случайно, хотя, может быть, откуда бы не показал пальцем назад, они всегда стоят. Хотя, может, сейчас они потеряли. Все-таки Борис Николаевич и Горбачев их, конечно, силу они утратили. Но вот когда есть, откуда начинать, есть, куда бежать. Будет правда за этим за всем – играть будут люди. Ну и конечно, конечно…
Вопрос из аудитории:
Здоровый образ жизни, который ведет наш президент, импонирует международной аудитории. Кто-то из делегатов начал бегать, кто-то из депутатов записался в секцию дзю-до. А Вы, Михал Михалыч, занимаетесь каким-либо видом спорта?
Ж.:
Прохожу мимо, сейчас стараюсь быстрей пройти мимо, а если хватает сил, то могу и пробежать мимо. Вот и все, так сказать.
М.:
Арцибашев должен сказать от театра Маяковского.
Ж.:
А я думаю, откуда такое знакомое милое лицо.
Арцибашев:
Я ставлю Гоголя: “Ревизор”, “Женитьба”. Написано почти 200 лет назад. А люди не меняются по сути своей. Почему?
Ж.:
Вот что значит связь таланта с жизнью. Не меняется ни талант, ни жизнь. Не знаю. Не знаю, может быть, такая у нас страна. А может быть и отношения человеческие не меняются. А что меняется, что меняется собственно? Чем электричество изменило нашу жизнь? Ну, мы стали быстрее перемещать свое тело. Ну, я прилетел за полтора часа из Одессы, а дальше мы с Вами сидим, как могли бы сидеть и при Гоголе. И я прочел недавно, что Николай Васильевич был в Одессе, из Италии возвращался и тоже было то, что нам бы не очень понравилось: он остановился у какой-то княгини, он не был у простых людей, его очень трудно было встретить, потому что на обеде у градоначальника. Это Гоголь в те годы. Знаете, это тот же соблазн, который сейчас возле всех нас вертится. Ты стал знаменитым, хотя бы и сатириком и ты уже не властен…Так что, пожалуйста, ставьте пожалуйста.
М.:
Вы сказали такую вещь, вот я хочу, чтобы… Великие изобретения не меняют жизнь? Вы сказали, что с появлением электричества жизнь не изменилась.
Ж.:
По-моему, не меняют жизнь, по-моему, не меняют. Они делают жизнь более комфортной, ну, мы быстрее перемещаемся, мы быстрее читаем те глупости, которыми заполнен интернет, мы заполняем этим мусором свою голову, но самая безобидная, самая приятная вещь – это книга. Самая тихая, ненавязчивая. Вот вы слышали, сзади громыхнуло, вот внизу запело. Куда ты от этого спрячешься? Вот, может быть это? Но сказать, что это меняет жизнь… Это просто обмусоривает эту жизнь, усложняет, но не меняет в принципе. И книга как была, так и есть: снял с полки деликатно, прочел то, что хочешь. Вот примерно так. Нет, я думаю, что электричество не меняет.
Вопрос из зала:
Михал Михалыч, в одном из Ваших монологов, написанных, скажем, в другие времена, была такая фраза: “В стране воруют, страна богатеет”. Как Вы сейчас относитесь, я имею в виду вторую часть: “Страна богатеет”.
Ж.:
Да, по-моему, там было так: “Жители воруют, страна богатеет. В драке не выручат, в войне победят”. Такая там была концовка. Вы знаете, я не знаю, что лучше. У нас такая ментальность, наверное. Все-таки я всегда хотел, чтобы жители были богаче, чем страна. Мне так хотелось. Может быть, мы сейчас к этому приближаемся. Как в Финляндии. Я не знаю, какая она страна, богатая или бедная, я не знаю. Я знаю, что там живут обеспеченные люди. Армии нет, танков нет, с авиацией, наверное, неважно. А люди обеспеченные. Может быть, попробуем так. Потому что у нас уже было это все, что стреляет. Все еще не можем избавиться от этого. Оно все еще есть. А может быть сейчас людям будет чуть лучше. Может быть.
М.:
Вот Вы все время так оптимистично смотрите в будущее, уже не в первой передаче. Это просто оптимизм такой, он на основании чего-то или просто…
Ж.:
Нет, я такой, у меня такая природа. Мне кажется, что настолько было плохо сзади, что, как от стенки, куда бы мы не пошли, будет лучше.
Звонок:
У меня следующий вопрос: не секрет, что сейчас детям в школе преподают исторический материал исковерканно. И просто жгучее противоречие логики. Я считаю, что если дальше так пойдет, то о той же Курской дуге дети будут узнавать от своих прадедов. Не считаете Вы, что надо взять старый советский учебник, еще времен СССР и попробовать учить детей по ним.
Ж.:
Когда я слышу такие вопросы, я себя чувствую по настоящему несчастным. Я не знаю, что ответить. Ну действительно, так, ну действительно, он прав. Когда я держал в руках учебник истории, там тоже половина была замазана чернилами. Когда сейчас опять надо развернуть учебник и опять замазать все, что касается истории КПСС. Но то, что касается истории нашей страны, конечно, надо переписать из того курса, который мы проходили. Тут он прав. Наверное, надо переписать ту историю, вычленив, ну не вычленив, ну просто так, как мы сейчас на нее смотрим, оставив факты нетронутыми.
М.:
А Вам кажется, что это возможно? Если это возможно, то почему не сделано?
Ж.:
Не переписать, я что-то неправильно сейчас выражаюсь, мозгов у меня не хватает на это, но просто описать, показав зверское лицо той власти. И если говорить о войне, показать зверское лицо этой войны и количество погибших и это море крови. И хотя бы сказать, что каждое движение той власти приводило к морю крови. Даже победа в Великой Отечественной войне.
М.:
Есть еще? Валерий Михайлович Платонов, Председатель Московской Городской Думы. Мне будет неудобно, если Вы просто так уйдете.
Платонов:
У меня будет следующий вопрос. Вот, говоря о власти. Ну, власть совей работой никогда не оставит вас без работы. Но, вот тема власти, она сейчас более комфортна для Вас?
Ж.:
Нет, конечно, для человека моего характера та власть была просто роскошным подарком. Просто мы все были организованы, все думали одинаково и ты выходил на публику и это было море оваций, аплодисментов. Все думали одинаково. Все было ясно. Поэтому, хоть это и было схваткой муравья с готическим стилем ты грыз какой-то камень, но все-таки была ясность и определенность. Сейчас… Вот такая, какая она сейчас есть, власть, я даже не знаю, где она кончается, где начинаемся мы. Тут трудно что-либо сказать. Это не знаю, то не знаю. Единственное что и вот этот август и вот эти катастрофы, эти все падения… Я всегда говорил, что мы слишком много обращаемся к власти. Но, ей богу, вся армия и есть наша власть. Все, что происходит в армии и от нас не зависит. Если падают самолеты, это уже от нас не зависит. Это зависит от власти, это зависит от той разрухи, которая происходит. Пока вот так. Все.
М.:
Замечательный детский писатель сидит молчит, Георгий Остер.
Остер:
А что мне спросить? Я слушаю и получаю удовольствие. Мне все ясно.
М.:
У Вас вопросов нет. Есть еще вопросы у кого-нибудь в зале?
Вопрос:
Что нужно сделать, чтобы суд занял достойное место в обществе, стал действительно властью, как декларируется в конституции.
Ж.:
У меня вся надежда на суд. Я думаю, что суд – это наша свобода слова, суд – это развитая экономика, суд – это есть служба в армии. Надо только привыкнуть к тому, чтобы обращаться в суд… По любому поводу. Пусть они будут завалены нашими делами. И тогда, я думаю, постепенно, постепенно… Чем мне нравятся американские детективы. Мы впервые увидели что адвокат, как он нагло обращается с обвинителем. У нас же всегда было: обвинитель – это обвинитель, это было государство. Мы видим, как они на равных. И судья, который сидит, пытается мыслить. Или может мыслить, или не может мыслить, но мы все видим столкновение мнений и мы можем понять: судья продажен или непродажен. Будет ясно. А еще присяжные – обычные люди, которые могут вынести главное заключение. Как я сейчас, не разбираясь ни в чем, пытаюсь ответить, так и присяжные. Абсолютно с улицы люди, ни в чем не разбираясь. Это, наверное, самые лучшие ответы на вопросы. Людьми, которые не разбираются, не в теме. Он не сталевар, он не знает, он не специалист. И он отвечает на вопросы: виновен - не виновен. Как я сейчас. Все.
М.:
Наша передача посвящена значительным событиям нашего времени, поэтому не спросить про трагическую гибель вертолета вроде как невозможно. Я не понимаю, как сформулировать вопрос, потому что мы про Чечню говорили очень долго и по сути вопрос ясен: как Вам кажется, эта ситуация может закончиться с Чечней или просто надо перестать это обсуждать.
Ж.:
Нельзя не обсуждать. Мы все на какое-то время затихли, втайне надеясь не на победу, а на то, что затихнут бандитские вылазки в разных городах. Неважно, вот на примере этой войны, настолько уже людям страшно от криминала, от террора, от взрывов, что где-то уже нужно было наступить на шею этому, применить силу. Но так как это бесконечно и будет еще бесконечно, то уже настала пора для таких голосов, что хватит, уже надо что-то придумывать. Пусть там остаются войска и нужно обязательно добиться мира в этой стране и в нашей стране, продолжая держать ногу на горле бандитизма. Так мне кажется.
М.:
А Вам кажется, что вот то, о чем Вы говорите, это реально? Вот это может в обозримом будущем как-то случиться?
Ж.:
Ну мне так кажется. Мне кажется, это реально. Террор будет. Мы сейчас живем в такое время. Вот нам удалось избежать гражданской войны в нашей стране, но вот это тление, как торф: все горит, тут вспыхивает, там вспыхивает, но войны-то все-таки удалось избежать. Поменяв ориентацию социалистическую на капиталистическую. А гражданской войны не было, а торф горит. И вот эти вспышки, наводнения где-то, а торф у нас. Все-таки мы избежали главного, а вспышки останутся. И тлеет, тлеет, тлеет… Маленькие огоньки гражданской войны: где национальность, где бандитизм, где что-то еще, но это то, что нам заменяет большую катастрофу, которую мы избежали.
М.:
Наша передача выходит 2 сентября. Учебный год. Мы немножко поговорили про учебники. Как по-Вашему, на чем надо воспитывать молодых людей? Вот раньше было понятно – на коммунистической идеологии. А сегодня на чем? Или ни на чем? Пусть растут сами по себе.
Ж.:
Сегодня, как мне кажется, сложно четко сказать, что хорошо, что плохо, где добро, где зло. Если можно, как можно четче. Как можно четче сказать: мат – плохо, наркотики – плохо, смеяться над старостью – плохо, бить плохо, говорить, что вот эти должны жить, а эти не должны – плохо. В стране, не в стране, не важно. Плохо. Вот пытаться сказать, что хорошо, что плохо. Как мама мне говорила, что хорошо, что плохо. Как она говорила: “Он твой родственник, он все-таки твой родственник, значит он – твой. И ты за него отвечаешь”.
М.:
Есть еще вопросы в зале? Ну Михал Михалыч, по традиции мы завершаем тем, что…
Ж.:
Я что-то почитаю. А куда я дел свои очки. Вы меня извините, граждане, у меня с этим делом сегодня очень тяжело, потому что я очень давно не читал и расслабился.
Врач и больной. “Ну, расскажите мне, что Вас там тревожит”.“ – Наша жизнь. Разве Вы сумеете меня понять?”
Читает “Яблоки”.