Максимов: Добрый вечер! Вы знаете, иногда возникают такие проблемы - с чего начать, какой задать первый вопрос. На этой неделе таких проблем не было, потому что все очень понятно: отставка правительства и Ваш комментарий.
Ж.: Тысячи людей это все комментируют бесконечно…
М.: Но Жванецкий же один.
Ж.: Бесконечно причем комментируют… Видимо, отставка для того и произведена. Я просто сам видел эту сцену. Довольно спокойно-кровавая сцена, когда они сидели все втроем. Каждый вызывает сочувствие у меня. То есть: снимающий, снимаемый и назначаемый временно. Как-то показ быстро прекратили, но все-таки было ощущение, что кто-то из них не встал. Вообще-то на телевидении есть такая манера, что там говорят "до свидания" и никто не уходит. Никогда.
Вопрос (Гусман?): Вот реакция всех мне понятна… Но я впервые в нашей стране… Но я уже тоже "большой мальчик"… Практически такой же большой мальчик, как и ты, я много видал реакций начальников, правительств, страдания, неприятностей, съемов, назначений… И я никогда не видел правительства (в мире), где снимают министров за хорошую работу и говорят:
- Ну как вы? Вас ведь выгнали, как собак.
- Замечательно! Я так рад, что президент это сделал. Очень правильный шаг, что меня, прекрасно работающего Хрюкина или там Иванчука, выгнали как собаку, ни за что.
- А вы как?, - спрашивает он.
- Я - счастлив.
Михал Михалыч - пошел вон! Спасибо за всё! Прокомментируйте, пожалуйста, вот это мазохистское наслаждение любым решением начальника.
Ж.: Могу только сказать одно изречение: "Я впервые в вашей стране, - сказала американка. - Мы тоже, - сказали мы". Только у нас это затянулось.
М.: К сожалению, за прошедший месяц произошло два трагических события, про которые… У нас на самом деле аналитическая передача…
Ж.: Она интуитивная.
М.: Хотя почему-то она входит в рейтинги развлекательных программ…
Ж.: И правильно…
М.: Но тем не менее, раз - "дежурный по стране", мы не можем пройти мимо этих событий. Одно их них - это взрыв в метро, после которого опросили полторы тысячи москвичей и пятьдесят четыре процента из них сказали, что они бояться спускаться в метро после этого. А начальник метро пообещал через полтора года оснастить все вагоны видеокамерами, то есть видимо, когда такое, не дай бог, случится, то будет видно с самого начала, что происходит. Я не понимаю, как они могут помочь. Вот как Вам кажется, мы должны научиться жить так, как будто мы живем под диктовку террористов?
Ж.: Ну что, когда столько людей гибнет, надо просто к этому привыкнуть. Я не знаю, смерть подошла все ближе и наши люди как-то так привыкают, как привыкают люди в других странах. И мы привыкнем. Мы уже давно своей жизнью не дорожим. Даже по рассказам врачей - они сейчас больше борются за жизнь больного, чем он сам. И мне кажется, что скоро смерть от старости будет просто праздником, просто везухой большой. Мы привыкаем к этим цифрам убитых - двадцать шесть, двадцать семь… Когда один убит - это гораздо страшнее. А так, чем больше цифр, тем легче к ним привыкать. И вот такой ужас. И никто не подал в отставку, никого не нашли. Но просто уйти в отставку кто-то должен был, чтобы что-то зашевелилось.
М.: Я должен сказать, что никто не подал в отставку и после обрушения крыши в "Трансваале" и у меня в связи с этим такой к Вам вопрос. Меня поразило, что никто не кается, никто из начальников, из проектировщиков, из инженеров - никто не кается. Все говорят "мы не виноваты, а виноваты те", а те говорят "виноваты эти". Вот ну Вы прожили некоторую жизнь, вот за это время, не считая Ельцина, который периодически бил себя кулаком в грудь и говорил "простите меня", Вы видели начальников, которые бы покаялись или это в России вообще невозможно?
Ж.: Я не видел начальников, которые бы покаялись, я только видел одного главного механика, когда я что-то развалил на заводе, он сказал "это я ему приказал". Черт его знает, ну что у нас обычно после катастрофы возникает сразу - штаб. Упал самолет - образовали штаб, тут же. Прямо на месте падения образовался штаб и штаб что делает? Изучает результаты анализов и вот: "идут результаты", "где результаты?", "еще нет результатов", "еще нет результатов", "еще нет результатов", а когда говорят "уже есть результаты", все говорят: "Какие результаты? О чем вы?" Все уже забыли, о чем речь. Вот я так думаю: погибли люди, их уже нет. Как писал один эстрадный автор: "Героизм одного - это преступление другого". Когда-то он так сказал. Этих людей уже нет, они уже погибли. А вот есть виновник, ходит живой, все время просится, он у меня сидит в приемной, я его сам брал на работу. Как я его накажу? Он ходит жалкий. У него семья, у него дети. Штаб работает, уже года два прошло, штаб еще ничего не установил. Где и что я с ним буду делать? И вот так постепенно и никого не наказывают и все забывают, забывают, забывают…
М.: Михал Михалыч, я бы предложил Вам сейчас почитать, потому что мы начали с очень печальных событий…
Ж.: А вы меня не хотите спросить о восьмом марта?
М.: Хочу, хочу.
Ж.: Что-нибудь повеселее.
М.: Я хочу как раз, чтобы Вы почитали, а потом уже…
Ж.: Потому что я приготовил как раз. Я думал, наша передача ведь выйдет ближе к этой дате…
М.: Да, но там есть еще Рыбкин, у нас еще есть веселые темы.
Ж.: Есть?
М.: Да.
Ж.: Потому что мы пошли на катастрофы, а любовь, а страсть? Я специально приготовил.
М.: Вот давно хотел Вас спросить про восьмое марта…
(Аплодисменты.)
М.: Вот на Ваш взгляд, что самое главное, чего не должен делать мужчина в отношении женщины?
Ж.: Я думаю, что не должен давать ей время на раздумья. Я думал - что я буду говорить? Я был уверен, что вы меня сразу спросите о восьмом марта… Почему мы помним только своих мам? Мы же говорим "мама, мама". Хирурги, воры, бандиты, летчики-испытатели, все, кто пишет: "Мама, мама, мама". Где папы? Папы уходили на фронт, папы приходили с собрания. Папу можно было только вспомнить - перегар такой на кухне что-то вдруг образовался - это папа появился. Всю ночь что-то шептал жене: "И ты знаешь, почему я проголосовал? Ты знаешь, почему я так сказал?" Она говорит: "Да спи, спи…" А у него все время совесть, которая просыпается раньше человека, засыпает позже человека и вот эта совесть бесконечная внутри… А мы, настолько помним своих мам и я хочу сказать, то есть прочесть то, с чем я появился на свет как литератор. Это первый мой монолог о женщинах, не помню, когда он появился.
Наша! (Все кричат: "Француженка, француженка!" - а я так считаю: нет нашей бабы лучше. Наша баба - самое большое наше достижение. Перед той - и так, и этак, и тюти-мути, и встал, и сел…)
* * *
У женщин всегда есть два варианта: либо раздеться либо одеться. И вся работа! А мы ради этого на что только не идем: и рисуем, и компании создаем, и тексты пишем - а она оделась и ушла. И всё.
* * *
М.: Замечательно. После этого по какой-то странной ассоциации мне хочется перейти на историю с исчезновением Ивана Рыбкина, после разговора про женщин и вопрос мой состоит вот в чем: собственно, у меня два вопроса…
Ж.: Я за что уважаю Андрея - у него железная линия - что происходит в стране… Я пытаюсь про то, что происходит в душе, он - про то, что происходит в стране.
М.: Во-первых, мне интересно, почему вдруг вся страна довольно долго обсуждала человека, который до этого никого не волновал, а второй у меня вопрос, поскольку никто не знает, где был Рыбкин, мне кажется, что даже и Рыбкин не очень хорошо это знает, то у меня вопрос: как думаете Вы, что случилось с человеком?
Ж.: Понятия не имею, мало интересует. Если он был действительно у какой-то дамы, это уже трудно обсуждать. Последнее время это принято обсуждать, но мне не хочется. Я не знаю, честно говоря, меня никак это не зажигает.
М.: Как Вам кажется, мы в России готовы обсуждать что угодно?
Ж.: Вот странная жизнь! Вроде бы жизнь, конечно, другая, жизнь вроде бы стала более обеспеченной, но я сейчас думаю, что может быть не так много интересного, как было тогда. Правда, что делала советская власть - она обеспечивала своих мужчин (тех, кто остался в живых), она их обеспечивала довольно интересной работой. Вот Братск строим, ВАЗ строим, ГЭС строим, мы строим, есть руководители, есть миллионы людей, которые как муравьи ползают по оврагам, ползают по склонам, тащат тележки. Сейчас, когда появились деньги, мы очень сильно разобщены. Раньше что-то волновало сразу всех, сейчас волнует кого-то одного.
М.: Правильно я понимаю, что с Вашей точки зрения богатство разобщает, а бедность сближает?
Ж.: а) богатство разобщает
б) деньги отупляют
Это по себе вижу, не буду скрывать - отупляют. Хорошо, что причина появления денег у меня - это мои выступления перед публикой, это дает мне возможность как-то сохранять интеллект. Но тот, кто просто присосался к трубе, из которой капает - что он может получить для мозгов от тех денег, которые у него есть? К большому сожалению, те богатые люди, с кем я знаком, они глупее, чем те чиновники, с кем я тоже знаком. Неинтересно. Это максимум - полет в Рим, это полет на матч "Челси" в Лондон, это возвращение оттуда с криком: "Как наши дали!", это всё. И женщины, сменяющие друг друга, те женщины, которые… Я их видел… Как-то я был на "Русском радио", вот я видел этих женщин, сидят девушки за столом, человек двенадцать, фарфоровые, никого не возбуждающие. Никто к ним не подошел. Я говорю: "Ребята, а чего к ним никто не подходит?" Они говорят: "К кому там подходить? С кем разговаривать?"
М.: А что должно быть в женщине самое главное, чтобы к ней подходили? Что в ней должно быть?
Ж.: Она должна быть теплой. Конечно, для меня тоже самая большая радость, когда мини-юбка "над" праздничным столом. Конечно, смотришь на это красивое зрелище… Получается так, что возникает та порода женщин, которая востребована. Как потребовался тенор - появился Басков. Стало общество требовать длинноногих - появились. Появились, размножаются делением каким-то. Я не знаю, чем они размножаются, вот одна, вторая, третья, четвертая, они приезжают из разных городов, вот они поднимаются, вот юбка, вот ноги, вот там лицо маленькое, совершенно маленькое лицо, оно даже не подходит к этому телу. Вот я даже… Вот мой рост… Я не хочу, чтобы он вставал, потому что и так видно. Я и Рома Карцев, мы однажды попали в лифт в гостинице "Киевская" в Ленинграде, когда мы работали у Райкина, попали в один лифт с женской сборной по баскетболу. Что досталось Роме Карцеву, который еще ниже меня, я уже не говорю. Я был на уровне живота. И столько было хохота, он стал приглашать в кино, стал куда-то приглашать… Я говорю: "Ты хоть подпрыгни, ты же не видишь, с кем ты разговариваешь! Хочешь, я тебя подсажу?" Мы же выбираем красоту, выбираем, покупаем, то есть женимся. То есть так скажем: мы сначала покупаем, а дома выбираем. Вот привел домой и дома начинаешь присматриваться. Ты понятия не имеешь, что за характер, кто такая, откуда она… Ты ничего не знаешь. Просто красавица. Ты тут же женился, привел домой и дома начинаешь исследовать. Хорошо, если повезло. Вот поэтому у мужчин всегда такой разговор:
- Мне повезло.
- А мне не повезло.
М.: Хочу сказать спасибо всем зрителям, которые присылают вопросы по Интернету, вот один вопрос, который мне понравился, он, конечно, такой КВН-овский… Вопрос звучит так: "Почему небо голубое?"
Ж.: Потому что мы смотрим на него черными глазами. Существует научное какое-то объяснение, потому что такое количество воздуха, оно делает это голубым. Я помню еще научное объяснение.
М.: Вы сказали про науку и тут есть одно событие, про которое я не мог Вам не сообщить. Оказывается, верность или неверность человека определяется количеством лейкоцитов у него в крови. Чем больше лейкоцитов, тем более склонны вы к изменам. Я хочу, чтобы Вы прокомментировали этот абсолютно научный вывод.
Ж.: А есть какое-то количество лейкоцитов, при котором я соблюдаю верность?
М.: Есть. А есть такое количество лейкоцитов, когда вообще ничего не нужно.
Ж.: Я категорически возражаю против этого научного. Мне кажется, что количество измен зависит не от количества лейкоцитов, а от количества женщин, окружающих. Можно иметь недостаточное количество лейкоцитов, но если иметь достаточное количество женщин. Женщины - это такое существа, которые на дружбу не способны. То есть как общаться? Дружить - мы не можем и они не хотят. Остается только путь кровавых измен и разборок. Потому что ну как иначе сохранить симпатичного человека? Не представляю. Имея в виду женщину. Как сохранить ее возле себя? Ну вот она идет на это… Ты идешь на это… Я не о себе говорю. Идем на это, чтобы сохранить этого человека. И отсюда возникают эти измены. Количество лейкоцитов можно замерить до свадьбы. Чтобы не было потом скандалов.
М.: Тогда я Вас спрошу еще про одно открытие. Вообще-то это открытие сделали американцы, а у нас это делает один человек с поразительной фамилией: Бесноватый-Коган. Через черточку.
Ж.: Кстати, я знаю эту фамилию. Это очень известный человек.
М.: Он сказал, что до гибели нашей вселенной остается двадцать или тридцать миллиардов лет. С одной стороны это конечный срок, с другой стороны довольно длинный. В Вас это вселяет оптимизм или пессимизм?
Ж.: Огромный оптимизм. Радостно за себя. Ну действительно, пора кончать. Какое-то время можно еще продержаться, но пора кончать. Да мы уже давно готовы к этому. Мы только что говорили о терроризме, обо всем этом, который нам очень много дал. В этой борьбе национальностей между собой, в этой борьбе мировоззрений между собой, в этой борьбе религий - конечно, это все когда-нибудь взорвется. Но я рад, что у нас есть еще двадцать-тридцать миллиардов лет.
М.: А что, кроме этих фантастических цифр, вселяет в Вас оптимизм? Вы же такой оптимистичный, бодрый человек?
Ж.: А черт его знает. Вот я, например, считаю, что мы предки обезьян.
М.: Потомки.
Ж.: Нет.
М.: Предки?
Ж.: Предки. Обезьяны наши потомки. Если мы хотим еще до конца света увидеть, что с нами будут в результате квартирных вопросов, в результате упорной работы телевидения и нас с вами, в результате всяких политических проблем, вот что с нами будет, надо зайти в зоопарк и посмотреть. Там это уже есть. И без мата и без взяток. Они только ищут мелкие недостатки в шкуре друг друга и поедают их. И это самое замечательное. Вот я когда смотрю на них, думаю: "Вот, наверное, к этому мы идем".
Вопрос: Михаил, здравствуйте! Дело в том, что я купил телефон с номером известной актрисы. Теперь мне звонят ее продюсеры и режиссеры. Что мне делать дальше?
Ж.: Значит, я, когда жил в Ленинграде, я получил от Райкина квартиру однокомнатную и жил пару лет без телефона. Потом поставили телефон мне и первый звонки были:
- Завозить лес или не завозить? Это склад?
Я говорил:
- Нет.
- Это склад?
Потом я сказал:
- Да.
- Завозить?
- Завозите.
Потом это все кончилось, куда-то они завезли лес, звонки прекратились. А потом:
- Если еще раз, падла, ты скажешь "завозить"…
И такое было, что не буду даже говорить…
Вопрос: Может ли наша жизнь стать лучше сама по себе или сама по себе она становится только хуже?
Ж.: Значит, я думаю, что жизнь как раз не становится хуже. Не знаю, почему. С этим криком, что "мне нравится наша жизнь", я потерял половину публики. Потому что они перестали просто слушать меня. Иосиф Виссарионович сказал: "Жить стало лучше, жить стало веселей". Я уже и в туалете, стоя рядом у писсуара, получил от одного. "Ну что, жизнь стала лучше?", - сказал он. Вообще самые такие разговоры ведутся в туалете, когда как бы наедине. Стоишь, а кто-то тебе вдруг заявляет: "А в напечатанном виде Ваши произведения проигрывают". Или: "Ну что Вы, что Вы там сказали! Какую-то ерунду собачью!" Он меня поймал здесь. Поэтому надо иметь железное здоровье, чтобы сохранить этот процесс. Он видит, что я уйти не могу, я привязан. Поэтому, конечно, мои дорогие, мы будем жить здесь, и я и Юлик, нас тут осталось не так много, эта страна создана всеми нами, она должна превратиться в Родину. Ну должна! Ну казалось бы, ну вот-вот. Ну уже и президент говорил сегодня хорошие слова. Он говорил, что интеллектуальная собственность, мы должны платить автору чего-то интеллектуального - изобретения, текста, - большую часть. Как эта девица Роулинг, которая "Гарри Поттера" написала, она уже миллиард заработала - миллиард! Словами! Это надо уметь. Буквами! Это я тоже хочу, конечно. Это будет красиво. И перестанут как мозги, так и мышцы уезжать отсюда. Уезжать, там богатеть. Мы же что, когда мы смотрим на стадион: бегают миллионеры и играют в футбол на наших глазах, бьют немножко. Огромные деньги! Люди бегают. То есть двадцать два миллионера на наших глазах перебрасывают мяч. И мы, низкооплачиваемые, еще платим и аплодируем им, этим двадцати двум миллионерам, просто миллионерам, у которых по двадцать миллионов в год. А они бегают! Я это уважаю. Я смотрю на них: в хорошей физической форме, причесанные, красивые, ухоженные, кожа нежная, тонкая, все это где-то в косметических кабинетах… Народ перекатывает мяч. Хорошо! Нехай! Пусть так и будет! Это, наверное, и есть наше приближение к современному сообществу. Можно, я почитаю?
М.: Да.
Вот я хочу почитать.
* * *
На самый крайний случай у нас в стране есть такой резерв, как ни у кого. Уникальный. Это такой резерв улучшения нашей жизни, что им даже сразу страшно пользоваться…
* * *
У меня раньше был монолог такой "Так жить нельзя". Вот я пишу:
Так, как раньше, жить нельзя, теперь о том, как жить теперь. Вопрос, на первый взгляд простой - живи и всё. Если выживешь. Договорились, что мы умираем раньше всех, об этом мы договорились…
* * *
Вопрос: Михал Михалыч, поскольку Вы писатель-сатирик, наверное, вот как у композитора, много лет некоторые песни живут большой жизнью, а у Вас, наверное, остаются какие-то летучие крылатые афоризмы, фразы, три Ваших самых лучших афоризма?
Ж.: Ну, я думаю, из наиболее удачных: "Давайте переживать неприятности по мере их поступления". Я потом понял, насколько это помогает людям жить, просто распределить силы. Может быть, Юлик, ты что-нибудь напомнишь из моего? А то мы идем по политической жизни и застревают ноги.
Гусман: Я должен признаться, что я сюда пришел поздравить тебя с днем рождения. Потому что я хотел бы тебя поздравить, потому что я все ждал, что это скажет Максимов и он, слава богу, не сказал. Я сегодня, честно говоря, в первый раз в жизни сижу в роли зрителя на телевизионной программе. Не было такого никогда. Я думал, что я сегодня талантливо буду играть "окружение героя". Буду улыбаться, аплодировать и я просто обалдел, в какой ты форме…
Ж.: Физической?
Гусман: Физически ты был всегда в хорошей форме… Я клянусь, когда ты читаешь свои рассказы, или эссе, или мысли, или памфлеты, или фельетоны, или раздумья, это все знают. Но этот процесс, когда Вы импровизируете здесь и когда вообще не осталось, мне кажется, людей, которые, не читая этого подсказчика… (Я все думал, где там сзади будет написано: "Скажу Вам, мой друг…") Вот это ощущение, что есть еще живое, иногда смешное, иногда мудрое, а иногда наивное, иногда грустное, а иногда злое, иногда доброжелательное слово - это наслаждение. Это утерянное умение быть мудрым и добрым на людях. Я хочу понять такой тост, у меня тут есть рюмка, чтобы еще лет пятьдесят у тебя была такая форма. Ребята, давайте поднимем, у кого что есть: лампочки, руки, ноги и пожелаем Михал Михалычу быть в этой форме много-много лет.
Ж.: Я очень рад, Юлик, что Вы что-то сказали.
Вопрос: Михал Михалыч! У Вас государственное мышление и тут Вы однажды признались, что любите беседовать с чиновниками, что было довольно неожиданно. Вопрос такой: почему не участвуете в политической жизни страны? Не баллотируетесь на выборах в Мосгордуму, в Госдуму? Мы бы все за Вас проголосовали.
Ж.: Спасибо, друг. Почему не участвую в общественной жизни? Оскорблений не переношу в свой адрес. Столько артистов там перебывало! Я подошел к нашей одной даме, которая сидела долго в Думе, говорю: "Ну чего ты там сидишь? Ну хоть слово…" Она говорит: "Миша, отойди! Не мешай мне…"
Вопрос: Если вы объяснились в любви человеку, а человек вас не понял, стоит ли повторять попытку.
Ж.: Замечательный вопрос. Конечно, нет. Если вы объяснились в любви, если вы объяснились в ненависти, если вы вообще объяснились, вообще выяснять отношения нечего. Вот я пришел и сказал: "Я тебя люблю". А мне: "Что, что, что? Ты про что?" Тогда просто надо собирать вещи и тикать. Какой смысл? О чем говорить? Это слова ждут! Моего объяснения ждут, как его жду я. В принципе, конечно, все мы женимся… Ну жениться нельзя по большой любви. Это я развиваю мысль этой девочки. То есть все равно приходится… Что-то должно быть более мощное связывающее, чем любовь.
М.: А что это может быть?
Ж.: Это может быть цель общая. Утончение любви становится незаметным. Тебе становится хорошо. Вот как мне. Тебе хорошо, когда ты приходишь домой. Тебе хорошо, когда есть, кому рассказывать, у тебя есть, кому слушать. Есть кому услышать. И ты даже кричишь: "Сиди, пока я не дорасскажу!" Пусть сидит и слушает. Пусть мучается. И я не хочу знать, любит она или не любит. Это большой женский секрет. И не допытаешься. И я какое-то время приставал с этим идиотским вопросом: "Как ты ко мне относишься?" Перестал приставать. Нет смысла. Я уже стал говорить: "Хочешь, я расскажу, как я к тебе отношусь?"
М.: Михал Михалыч, ну, поскольку мы уже приближаемся к концу, под финал Вы нам что-то еще почитайте.
Ж.: Хорошо. О женщинах у меня много. Под разными заголовками. Боже мой, сколько я посвятил слов! Эпиграф тут:
Что случилось с женщинами? Я постарел или новая мода? Невозможно глаз оторвать! Трудно стало ходить по улицам.
Прохожий.
Современная женщина, идущая по городу - отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали. Стройная, в брючках, открывая миру сапоги, в них чулочки и только в них ножки…
М.: Мне остается сказать всем большое спасибо.