М.: Мы никогда не делали с Михал Михалычем тайны из того, что эта передача записывается, в отличие от "Ночного полета", который выходит в прямом эфире. И мы записываем ее сегодня, первого сентября. Это день, когда дети идут в школу, студенты идут в институт. Как Вам кажется, той молодежи, которая входит сегодня во взрослую жизнь, надо завидовать или сочувствовать?
Ж.: По-моему, сочувствовать. Я представляю, что это такое для семилетнего человека, который ничего не понимает. Почему он должен вставать рано? Почему он должен начинать рано вставать? А ему не объяснишь. Почему он должен что-то учить и еще он должен домашние задания делать? Почему? Он не понимает. Объяснить невозможно. И вот начало этой жизни - вот начиная с семи лет, с первого сентября - всё. В семь часов утра или в полседьмого - и на всю жизнь. Он начинает работать, он идет на работу. И на всю жизнь. Это самое страшное, наверное, в судьбе человека. Я страшно рад, что я талантливый, и я могу по утрам не вставать. Так что чего тут завидовать? Потом он начинает поступать, аттестат, поступать в ВУЗ, просто лицом об жизнь, как об забор. Вот эти маленькие этапы - семь лет, семнадцать лет, двадцать два года. Все время что-то заканчиваешь. Потом - тридцать три года. Если до сорока лет из тебя ничего не вышло, уже не выйдет. Надо к этому относиться спокойно. Если у тебя примерно до этого возраста с деньгами туго, уже и будет. К этому тоже надо относиться спокойно. А вдруг появятся? Всё может быть.
М.: Поскольку мы обсуждаем события, как правило, за месяц, а сейчас - за гораздо больший срок, невозможно не сказать о двух авиационных катастрофах, мне подготовили статистику, оказалось, что "Боинги" падают даже чаще, чем "Ту", что меня потрясло. С 1998 по 2006 год было семь катастроф "Ту" и девять катастроф "Боингов", ну это не успокаивает, конечно.
Ж.: Это немножко такие лукавые цифры. Их раз в сто больше, "Боингов".
М.: Ну наверное. Но дело даже не в этом. Дело в том, что теперь почти все люди боятся летать. А Вы вынуждены летать довольно часто. Вот какой Вы могли бы дать совет - как сделать так, чтоб не бояться? Это вообще возможно?
Ж.: Я считаю, что летает человек внутри себя. А с помощью самолета он перемещается. А летает он где-то тут, внутри. Я говорю, наши самолеты в таком состоянии… Я летаю очень часто, я так подхожу к нему, у меня полное ощущение, что даже при удачном взлете два-три человека останутся на полосе. Невредимыми. Просто провалятся через что-нибудь. Как мы боремся со страхом? Мы - русские люди. Коллективно боремся со страхом. Честно говоря, мы о нем любим рассуждать, но он не очень на нас действует. Вот тридцать тысяч гибнет на дорогах, от передвижения на автомобилях… Но всё равно, нам надо - мы едем. Что делать, мы едем. И самолетами, раз надо - летим. Вот боремся со страхом, вот как я борюсь со страхом, ну вот темный коньячок с колой, я его разбавляю. И вот так мы боремся со страхом перед взлетом, во время взлета. При помощи изменений внутри - бороться с изменениями снаружи. Потому что "там" мы ничего сделать не можем. Но летчики, мне кажется, тоже не самоубийцы. Что я могу сделать? А если дадут наркоз, когда я на операции? Что я исправлю? Проснусь в золотых зубах. Откуда я знаю под наркозом, чего у меня нет, что есть. А кому-то же надо доверять. Ну, что ж делать. Ну, возьмемся за руки. Если кого не досчитаемся… У нас же видите, что - нас же призывают как-то увеличить рождаемость. Я считаю, что я сейчас очень смешно сказал, очень смешно. Это такая действительно шутка - нас призывают увеличить рождаемость. То ли для того, чтобы мы перекрывали все эти потери. Ну где мы возьмем? Я не знаю, ну давайте любить друг друга еще чаще. Еще как-то проникновеннее, еще лучше, еще с большей страстью. В общем, будем летать отдельно.
М.: Вот эти катастрофы и еще некоторые события породили у меня такой вопрос. Вот во времена Ельцина снимали постоянно всех, и виноватых и невиноватых. Потом наступили новые времена, перестали снимать вообще кого бы то ни было. И вот - бьются самолеты, не виноваты начальники этих авиаотрядов. Воруют в музеях - не виноваты директора музеев. Горят рынки - не виноваты руководители города. И в связи с этим у меня к Вам такой вопрос, вот как Вам кажется, для большого начальника что важнее - уметь прощать или уметь наказывать так, чтобы другим было неповадно?
Ж.: Наш народ сегодня потерял уже много удовольствия от сегодняшней власти, потому что мы испытываем огромное удовольствие, когда все-таки снимают. Желательно, чтобы посадили в тюрьму и еще там опустили бы. То есть по полной чтобы получили. Конечно, мне кажется, что терпение более необходимо, чем наказание. Теперь как-то так получается, что наказание в руках самих наказуемых. Власть опустилась чуть ниже. Такой праздничный свадебный сговор "вы меня терпите - я вас терплю". А они все терпят нас. И мы тоже говорим "мы терпим вас", а они говорят "а мы терпим вас". Где терпение у них кончается? Вот когда мы встречаемся с милиционером, мы видим - там терпение кончается. Тут государство говорит "вот здесь кончается терпение, ты сейчас увидишь". И действительно, ты видишь на себе. И власть в руках у тех людей… По поводу наказания, расследования, чем нас отвлекают с вами? Нам только - создай штаб по ликвидации. Я уже слышал слова "ликвидация последствий катастрофы самолета ТУ-154". Даже стыдно это слышать - как можно ликвидировать последствия этой катастрофы? Ты что, воскресишь этих людей? С кем ты будешь разговаривать? Как ты ликвидируешь эти последствия? Они работают годами, как штаб по ликвидации Бесланской трагедии. Что они выяснили? Вот штаб по ликвидации этой аварии, по выяснению причин - что он может выяснить? В общем, власть опустилась и она в руках тех, кто и руководит этими министерствами, поэтому они и не накажут сами себя, они только могут терпеть. Отсюда - "да здравствует терпение", о чем я, кажется, и хотел сказать.
М.: Как, собственно, всегда бывает, передача начинается так очень серьезно, потому что всегда такие серьезные темы…
Ж.: Ну, а как мы можем об этом не говорить, у нас такое название…
М.: Ну а теперь я Вас совсем про другое спрошу. Я Вас спрошу про Гуса Хиддинка. Это новый старший тренер сборной страны по футболу. Со времен Петра Первого возникла традиция приглашать голландцев, чтобы они спасали как-то ситуацию в стране. Вот как Вам кажется, что еще в нашей стране может возглавить иностранец, чтобы наша жизнь стала лучше?
Ж.: Вопрос хороший. Не скрою, хороший вопрос. Я слышал что практиканты-негры, чернокожие, практиканты медицинских вузов, в больницах гораздо внимательнее, чем наши медсестры. Особенно к людям пожилого возраста. Ну сестра медицинская, конечно, она понимает, что она до этого возраста не доживет и ей нет смысла даже ухаживать за этой женщиной, ее понять можно. И поэтому наши старушки-бабушки обожают негров в белых халатах. Вот все время, что ни попросишь - делает, остается, не стесняется, помогает. Вот откуда-то в них такое сочувствие, вот сочувствие у этих чернокожих студентов. Может потому что они плохо знают наше население. Я бы их нарядил в милицейскую форму. Им придется общаться и со скинхедами, такими их приятелями душевными. Население бы к ним относилось покровительственно - ну, темнокожий. А они к нашему населению - сочувственно. Вот эти слова "предъявите документы", на которые ты должен предъявлять в основном деньги, часы… А тут, может быть, действительно, бы пришлось предъявить документы. Они бы отличались от бандитов хотя бы цветом кожи. И было бы такое подразделение - сочувствующих. Пока, конечно, они не овладели бы нашим матом и так далее. Вот как овладели матом - менять. Вот такое, мне кажется, могло бы быть.
М.: Мы записываем нашу передачу накануне Дня города, такого большого праздника в Москве. Вот если представить такую невероятную историю, что Вы бы смогли увидеть Юрия Долгорукого, основателя города Москвы, как бы Вы объяснили Юрию Долгорукому, что такое сегодняшняя Москва, тот город, который строил он.
Ж.: Сегодняшняя Москва, по-моему, прекрасный город, с одной стороны, и дикая мясорубка, с другой стороны. Причем мясорубка такая, где фаршем служим мы все, а ножи - тоже люди, вот они нас перемалывают. Странное состояние в Москве получается - люди сюда стремятся и здесь дуреют от своего количества. Население, которое тает в России, растет в Москве. Получается так - деньги размножаются здесь сами. Машины размножаются сами. ГАИ размножается вместе с машинами. Больные размножаются сами, потому что население растет. Значит размножаются врачи, размножаются артисты. Город как бы сам зарабатывает, сам разрушает, сам строит, какой-то дикий организм. Это какой-то непредсказуемый организм. Рабочих мест не хватает, но от количества людей количество рабочих мест вырастает. Но город стал прекрасным, он сейчас гораздо лучше, чем был в коммунистические времена. Отсюда, из Москвы, нет выезда совершенно. Только въезд. Никто не покидает. Подыхают в 58 лет и не покидают. Потому что живут короче, но лучше, так им кажется. Я тоже так ходил, но я через Райкина, через ЦК ВЛКСМ, я где-то начал работать, читал. В общем, короче, приехал в Москву и сейчас сам борюсь с приезжими.
М.: Вот есть ли что-то в коммунистической Москве 80-х годов, по чему Вы скучаете?
Ж.: Нет, ничего нет, по чему бы я скучал. Я хотел сказать "театры", я хотел сказать "журналы", по тому, что было в той Москве, что-то вроде Окуджавы и этого Арбата. Вот об этом можно было бы скучать… Но мне кажется, что сейчас Москва стала гораздо лучше. Она была тоньше, она была чуть нежнее, чуть лиричней, но сейчас она стала гораздо лучше, потому что здесь есть все на любой вкус. И люди приезжают сюда со всех концов мира и начинают ощущать Москву и приезжают посмотреть, что мы здесь делаем. Посмотреть толпу, которая возникает в час пик в двенадцать часов ночи в Москве. Я не помню, ответил я на ваш вопрос, или нет. Очень может быть, что не ответил.
М.: Вы так хорошо говорите, совершенно не важны мои вопросы…
Ж.: Серьезно я хорошо сейчас говорю? Потому что у меня настроение такое подавленное, я отвык, я прячу глаза. С публикой нельзя делать перерыв. Нельзя в одиночестве сидеть. Летом я практически никуда не выходил, я сидел в Одессе, вот писал эти шесть сантиметров бумаги, и не купался ни черта. Я никуда не выходил, и одиночество сейчас во мне сидит. И мне очень странно видеть людей, пытаться отвечать на вопросы. Но, с другой стороны… Я сейчас скажу очень непопулярную фразу. Раньше я говорил очень популярные слова "так жить нельзя", и приобрел огромную известность благодаря этой фразе. Так жить нельзя - и всё. Вы знаете, наши люди очень любят тех, кто громит, кусает, рвет куски, сатирик бесстрашный. Мне кто-то сказал в метро, где я иногда езжу: "Михалыч, побезжалостней!" Бывают такие "цвета побежалости"… "Побезжалостней!" Правильно сказал, наверное. Ну ему хочется, чтобы я на его глазах… Он меня пинцетиком подталкивает так… И под микроскопом такой борец, как я, такой маленький и значит - борись! Ну правильно, он прав. Ему тоже хочется зрелищ, крови немножко. Народ сейчас привык к крови. Капелька моей крови, капелька крови врагов наших. Но основную массу поклонников я приобрел на фразе "так жить нельзя", и это было справедливо. Вот сейчас абсолютно вынужден сказать, что так, как сегодня, мне кажется, жить можно. Мне кажется, жить можно, вот клянусь. Ну не совсем там демократия… Но я не знаю, что такое демократия. Вот если сосед мой бандит, терпеть его - это демократия? Или ему все-таки перевоспитаться? Черт его знает, с какой стороны подойти. Я уже говорил, что очень легко говорить, что у нас ментальность населения такая, они не понимают свободы слова. Наша свобода и наша несвобода выглядят одинаково отвратительно.
М.: В предыдущем Вашем ответе прозвучало слово "театр", вот мы сейчас с Вами встречаемся в сентябре, сентябрь - это начало открытия всяких разных сезонов. Театрального сезона, телевизионного сезона, эстрадные концерты начинаются, фильмы новые, книжная ярмарка. У всех произведений, которые сейчас выходят, есть одна общая черта - чем меньше это произведение обращается к разуму человека, тем оно популярнее. В связи с этим у меня к Вам вопрос, а надо ли вообще человека учить думать? Может быть и не надо?
Ж.: Что-то вы робко так это сказали…
М.: Потому что я очень долго задаю вопросы…
Ж.: Надо не думать, но не стоит. Раньше у нас были свободные мозги, в советское время. Вот что такое - полдня стоишь в очереди. Вот так перемещаешься со скоростью один метр в двадцать минут. Жена знает, где ты, ты книжку читаешь, и у тебя совершенно свободные мозги. Это же счастье, ты думаешь, о чем попало. Потом дальше, после этой очереди - совещание, заседание, собрание. Партийное или производственное. Опять два часа совершенно свободного времени. На все крики "укрепить атмосферу, создать атмосферу, поднять производство, соревнование" - сидишь, абсолютно свободный человек. Потом где-нибудь в конструкторском бюро, когда сидишь целый день - совершенно свободные мозги. Ты заходишь к начальнику - он животом задвигает ящик стола (у него там книга лежит), он заходит к тебе - ты задвигаешь ящик стола. Вот такие общие движения. Я не видел страны с такими свободными мозгами. И люди тогда, имея свободные мозги, понимали тонкий юмор, поэзию Мандельштама, поэзию Ахматовой, тем более что это было тогда под запретом, передавали друг другу и читали. Таким образом родилась страна практически гуманитариев. Песни, барды, сплавление по рекам, путешествия в тайге, где все время песни. Гитара, песни, гитара, песни. То есть было общество гуманитариев, а на той стороне - общество потребления. Мы, в принципе, боролись за производительность труда, а они добились этой производительности труда. Потом, женщины. Тут самую скверную роль сыграли наши женщины. Как всегда - жуткая сила, черная, консервативная. Оказалось, оттуда стали приезжать мужья, когда чуть-чуть помягчело при Брежневе, оттуда стали приезжать какие-то мужчины, привозить транзисторы, привозить косметику и наши женщины, у которых мозги были заняты песнями, вдруг обнаружили, что нужна еще косметика, они хотят хорошо пахнуть. Да черт с ними, с этими песнями! Что же я - не могу хорошо пахнуть, хорошо одеваться, почему у меня сапог ни черта нет… И постепенно эта психология привела к тому, что стало меняться настроение. И сейчас у нас стал другой строй, в результате такого постепенного изменения. Для него у меня тоже нет слов, чтобы осудить его, потому что это наше всё, человеческое. Это как шахматы, которые были наверху, а потом опустились вниз и люди стали заниматься шахматами лично. Мозги стали заняты лично. Мать сегодня не понимает, чем занимается сын. "Ты понимаешь мама, мы должны обанкротить эту фирму, мы этим сейчас занимаемся, нам надо расколоть его… Инвестиции…" Никто ничего не понимает. Родители не понимают, чем занимаются дети. А те, кто помоложе и покрепче, они уселись вдоль трубы и просто готовы целовать ее шершавую чугунную поверхность. Этой трубы, где нефть идет. Потому что нашей стране, как всегда, страшно повезло. Слово "барелль" даже какое-то "пенисное" такое. Ну пенисное же слово "барелль". Движется по трубе нефть, движутся эти потоки. Наши молодые люди по капиллярам поднимаются наверх, во власть, по каким-то сосудам. Либо возле нефти, либо возле власти. Где еще можно сегодня? Но все-таки мозги заняты все время. Родители стали идиотами, они стали детьми, а дети стали взрослыми, мгновенно. И искусство стало поставлять продукцию для занятых мозгов. "Михалыч, - говорят, - Ну что мы будем слушать Вас, ну там думать надо, ну нету сил…" Ну нету у них ни сил, ни возможностей думать, это совсем другое дело. Мозги совсем другие, все олигархи, это всё… Казалось бы, раньше они были нормальными людьми, им нравился тот юмор, который пишу я, сейчас они стали другими. Им нужна Сердючка, им нужны совсем другие люди, которые будут их развлекать, освобождать их. И вот этот освобожденный организм… Как вы себя чувствуете?
М.: Я заслушался просто…
Ж.: Оргиназм зрителей освобождается на глазах. И люди шутят так. И самое главное - секс. Вот секс, секс, секс. И действительно, вот секс сейчас стал главным. Когда я как-то сказал опрометчиво, что я ушел из большого секса, я понял, что я ушел из жизни просто. Ты как угодно, чем угодно - но в сексе участвуй. Не смей отлынивать! Ну а что - у моего сына уже синяки на ушах, я ему все время закрываю уши, я ему закрываю глаза, я ему не даю смотреть. Откуда я знаю, в какой момент они лягут в постель. Он меня с закрытыми глазами спрашивает: - Они уже встали? Я говорю: - Нет еще, Митя. Это все происходит где-то в шесть-семь-восемь вечера. Ну любой сериал, они же обязательно: какой-то время стреляют, какое-то время ходят, потом заваливаются в постель, невзирая ни на кого. Ну полно детей перед телевизором, ну разве они будут из-за этого отменять свой акт половой. Побезжалостней, Михаил. Борьба со смыслом покончена. Значит, наши люди, расположившись кто вдоль трубы, кто в партии, единственное, что нужно им сегодня - мигалку. Каждому нужна мигалка. Я такое видел на Кутузовском, для меня это олицетворение всей России - грязный "Роллс-Ройс" с мигалкой. Я этим горжусь!
М.: Михал Михалыч, я не могу Вас не спросить после этого монолога, а как Вам, кажется, а что будет дальше? Вы рассказали, как это все было, как стало, и хочется спросить, а как это дальше будет развиваться?
Ж.: Мы, блин, писатели - мы не пророки.
М.: Я понимаю…
Ж.: Мы с трудом описываем то, что было сзади. А вы хотите, чтобы я попробовал описать то, что будет впереди. Но если Иран не разведется с атомной бомбой, я сейчас говорю шутливо, если наши друзья… Мы почему-то до сих пор считаем, что враги Америки - это порядочные люди. Причем все. У нас такое твердое убеждение. Все, с кем враждует Америка - мы с ними обязаны дружить. Если эта компания нас не продаст и не предаст, во что я глубоко не верю, не верю я в наших сегодняшних друзей, как и в наших прошлых друзей, вы видели, как они разлетелись со скоростью света. Просто мы перестали их держать и они тут же разлетелись. Потому что друга надо держать. Скрутить и держать, и он будет дружить, пока ты его держишь. Отпустил - все, он перестал дружить, ты потерял друга. И потом ходишь и говоришь: "Ну что же вы нашу Польшу отпустили, нашу Чехословакию, нашу Украину…. Как вы отпустили?" А как их не отпустишь? И всё… И вот поэтому, если мы будем в хорошей компании, у нас будет совершенно хорошее будущее. И надо как-то научиться жить. Не дай бог, кто-нибудь изобретет двигатель без бензина, нам может быть хана полная, на второй день. Вы представляете, стоит человек на углу продает - и никто не покупает? Он нищает, стоя прямо на углу, не сходя с места. Вот можно остаться с нефтью… Это страшно зыбкое благополучие, ты продаешь, у тебя покупают. Чем это кончится? Я сказал "так жить можно". Помните, я так сказал? Я отвечаю за свои слова - так жить можно, вот так, как мы сегодня живем.
М.: Михал Михалыч, наступил тот момент, когда мы все можем прикоснуться к Вашим "шести сантиметрам".
Ж.: Хорошо сказал… Я обычно настолько оглушен своим юмором, что плохо оцениваю чужой. Но очень хорошо сказал. Я бы мог сказать, что может быть… Но не буду… Это называется - а вы мерили?
* * *
Что в нашей жизни?
Этот - умен и талантлив.
Мы терпим.
Этот - красив и капризен.
Терпим.
Эта - глупа и прекрасна.
Терпим. Терпим. Терпим…….
* * *
Одесские дачи
Что такое одесские дачи?
Это квартиры без крыш…
* * *
Любому советскому человеку можно сказать:
- Как, ты еще пьешь? А я думал, ты после той истории…
* * *
Вера, а ты слышала вчера ночью женский голос? Знаешь, что она кричала? "Никогда!" В полной тишине!
* * *
Михал Михалыч, вы меня слышите?
- Да.
- Это я, Марина. Я сегодня работала с японцами, не думала, что так тяжело...
* * *
Человек с раскладушки:
- Марина, вы не могли бы мне перевести этикетку от лекарства?
Она у нас такая, работает с туристами, красивая девочка…
* * *
В чем сходство спорта с искусством?
Там на арене наша мечта.
Я бы прыгал, дрался, забивал. Я бы так одевался, я бы так жил…
* * *
Писатель, как рыба, живет двойной жизнью. Первая живая, вторая копченая. Я был живым, точно. Я вообще думаю, что я когда-то был ростом 190, весом 120…
* * *
Я "нет" не выговариваю. Я слово "нет" не выговариваю.
- Вы зайдете, да?
- Вы уйдете, да?
- Вы пошли, да?
* * *
- Я вообще не слышал, чтобы вы когда-нибудь говорили с женщиной шепотом.
- А мне нечего скрывать.
* * *
Ой, что вы знаете. У меня в квартире унитаз, очень хороший и работает хорошо, чешский, но льет чуть левей. Соседи снизу прибегали…
* * *
- Сейчас есть такой телевизор (это один другому объясняет на вечеринке), там человек убегает с экрана…
* * *
- Михаил, долго будешь в Одессе?
- До Нового года.
- А после Нового года?
- Да тоже здесь.
* * *
М.: А теперь мы переходим к вопросам от зрителей. Сначала у нас есть такая группа вопросов от разных педагогов.
Вопрос: Здравствуйте! Михал Михалыч, Вас приветствует коллектив строительного колледжа номер тридцать. Мы готовим специалистов строительного профиля с 1942 года. Наш вопрос: насколько оправдано привлечение дешевой рабочей силы, гастарбайтеров, которые составляют конкуренцию нашим выпускникам.
Ж.: Тем не менее, отвечаю. Конечно, оправдано. Тут нашим знакомым, у них дача под Москвой, довольно далеко, сто километров, там им нужно было что-то скосить. Они не могли нанять в деревне никого. Наняли таджика, он скосил. Поэтому вполне можно брать дешевых рабочих. Если у нас уже никто не хочет, ну так что? Пусть работают другие.
Вопрос: Добрый вечер, уважаемый Михал Михалыч! Позвольте мне от лица педагогического коллектива школы № 1974 города Москвы, задать Вам такой вопрос. В свое время поэт сказал: "Учитель, пред именем твоим позволь смиренно преклонить колени". Как по Вашему, появится ли на Руси поэт, который скажет такие же или похожие слова о сегодняшнем учителе?
Ж.: Ну, прежде чем появится поэт, должен появиться учитель, как мне кажется, который сумеет воспитать этого поэта. Мы все читали Пушкина, мы видели лицей, мы знаем фамилии друзей, мы знаем фамилии воспитателей. Самое главное сейчас - не потерять учителя в этой суматохе, в этой свалке, в этом фарше. То есть кто-то должен моему сыну сказать так, чтобы он увлекся. А что там насчет поэта?
М.: Родится ли поэт, который скажет: "Учитель, пред именем твоим позволь смиренно преклонить колени".
Ж.: Дак, ждем…
М.: Я задам вопрос, который пришел из Интернета. "Уважаемый Михал Михалыч! Кто учил Вас радоваться жизни, несмотря ни на что? И учите ли Вы этому Ваших детей и получается ли это у Вас?"
Ж.: Этому научить нельзя, это передается в генах. Я какие-то гены передал Митьке, я надеюсь, что он радуется жизни, так же, как я. Это вид сумасшествия - шизофрения. Здесь невозможно научить. У меня получается, что дома я все время расстроен. Когда я выхожу на публику, я с удовольствием…
* * *
Купил бинокль, но смотреть не на что, ну просто беда.
* * *
Общество придает значение видимости. У человека автомобильные права, паспорт, диплом, удостоверение, членский билет, таможенная декларация, свидетельство о браке и куча всего.
* * *
М.: Вот Вы сказали, что умение радоваться жизни - это болезнь. А если это болезнь, то ей можно заразиться?
Ж.: Вот толково же. Заразиться нельзя, но передать можно. Точно таким же половым путем.
М.: Теперь я обращаюсь к людям, сидящим в зале, если можно, вот девушка…
Зрительница: Уважаемый Михал Михалыч! Как Вы относитесь к творчеству Мадонны? Пойдете ли на концерт 11 сентября, который будет в Лужниках?
Ж.: К творчеству Мадонны я отношусь хорошо, потому что я его совершенно не знаю. Просто понятия не имею. Мне очень нравится, как засуетились все наши войска, бронетанковые войска, как поднимаются все. Уже продано пятьдесят тысяч билетов на концерт Мадонны. Ну конечно, при таком огромном количестве… Я не испытываю никакой зависти, ничего? Я понимаю, что у всех, кто будет на этом концерте, будет легкое разочарование, у всех. При таком ажиотаже разочарование неизбежно.
Зритель: Михал Михалыч! В свое время литературовед Виктор Шкловский, говоря об одесских писателях: Бабеле, Олеше, Ильфе и Петрове, выделил такое подразделение в русской литературе - литература юго-западная. То есть русская литература, осуществленная на украинской территории. Вот Вы можете себя причислить к юго-западным писателям?
Ж.: Могу.
Зритель: Почему?
Ж.: Следите, чтобы я не переметнулся в северо-восточные. Буду держаться пока этого направления.
Зритель: Михал Михалыч, мне еще со школьных лет запомнилось крылатое высказывание одесской продавщицы газированной воды: "Так вам с сиропом "да" или с сиропом "без"? У Вас таких наблюдений тысячи в Вашем творчестве. Так вот скажите пожалуйста, в принципе под силу одному человеку создать антологию одесского юмора?
Ж.: Может быть, по силам, но зачем? Зачем, что это даст? Я могу только перечислять, там еще чудные какие-то вещи бывают. Продавщицу спрашивают: "У вас сок есть?" Она говорит: "Только мой личный". Значит, надо ей чуть дороже заплатить. У нас была будка "Ремонт часов". Ты давал ему часы, он долго смотрел, потом кричал: "Их же надо ремонтировать!" Я говорил: "Конечно!" Он говорил: "Это в другое место совсем, это идите к Привозу…" Я говорю: "У вас же написано - ремонт часов?" Он говорит: "Ой перестаньте…" Потом я узнал, он скупал часы. А прямо возле Привоза я видел вывеску, там была мастерская, написано "Ремонт слуховых аппаратов, часов и раскладушек", мастер такой-то.
М.: Мне остается сказать только две вещи, что сезон "Дежурного по стране" открылся, а эта передача закончилась. Мы встретимся с вами на канале "Россия" ровно через месяц и опять в студию придет Михал Михалыч Жванецкий. Всего доброго, до свидания.