Дежурный по стране, 01.10.2004

М.: Добрый вечер, дорогие телезрители! Я думаю, что мы сразу начнем с серьезного вопроса…

Ж.: Сейчас я пока обнажу рукопись…

М.: А я пока буду говорить все равно. Я думаю, что все люди, которые смотрят нашу передачу, ждут от вас оценки инициатив президента, о которых сейчас очень много говорят, но, поскольку вы не политолог, и поскольку вообще очень много политологических оценок уже было сделано, мне хочется спросить Вас вот о чем. Как Вам кажется, после Беслана и после реакции на Беслан президента, как изменилась атмосфера в обществе?

Ж.: Да к лучшему, мне кажется.

М.: Это надо расшифровать.

Ж.: А может, я иронически.

М.: Тем более.

Ж.: Я хочу сказать, что просто уже конечно, мне кажется, сейчас в принципе население, ну, после того, как я услышал результаты опросов, где они, то есть мы, считаем, что пик благосостояния был во времена Брежнева, что одним из знаменательных событий была Октябрьская революция, ну, запуск Гагарина - с этим я как-то согласен… И так далее. После того, как это все узнаешь, ты понимаешь, что в принципе Россия идет назад. По-моему, был такой анекдот про грузинов, что "мы идем только вперед, но если попадаем в тупик, то разворачиваемся и опять идем вперед". Поэтому мы все время идем вперед, но мы незаметно как-то развернулись и вот эти манеры спрашивать у президента:

- Скажите, а демократия у нас еще будет?

- Будет, - говорит он. - Обязательно, - говорит он. - Конечно.

Когда мы спрашиваем у президента, вместо того, чтобы он спрашивал у нас... Если бы мы были такой же "несминаемой" массой, как англичане, как даже французы, которые выходят на улицы сразу - несминаемая масса, так он бы спрашивал у нас, будет демократия или нет. А так - мы у него. У иностранцев, которые приезжают сюда на пять дней, мы спрашиваем, как нам жить дальше. Звоним в Америку - спрашиваем, как им нравится то, что у нас происходит. Оттуда говорят:

- Да, у вас опять что-то не то…

И так вот все время, какая-то сила бессилия. Вот такая атмосфера. И люди действительно хотят назад. Если ты спросишь у людей:

- Что бы вы хотели посмотреть? Какой кинофильм?

Они закажут тот фильм, который они видели. Мало кто скажет: "Я хочу посмотреть то, что я не видел". Они говорят: "Давай "Чапаева", давай "Броненосец "Потемкин". Так и люди, которые хотят жить, как они жили раньше. Вот так хотят жить. Масса полу-гнилой картошки, все-таки мясо возили поездами. Причем я помню, что в Одессе трудно было даже мороженое мясо достать, а в это время тетя Циля говорила: "Я вам послала поездом парное мясо, но, чтоб оно не испортилось, я его заморозила". И мы очень гордились тем, что мы…" Но мы получали опять мороженое мясо и мы ели мороженое и мы опять ели мороженое мясо. Все время эти куски мороженого мяса, ну, чем его рулить, вы сами знаете это все. Все эти очереди… Что в основном видел советский человек? Спину впередистоящего человека. Что он видел? Ну, это я знаю. Я не хочу назад. Но я ничего не могу сделать. И президент ничего не может сделать. Массовое движение идет назад, к тому времени, когда нами командовали, когда все-таки что-то можно было съесть, когда все не голодали, а те, кто жил иначе, те за такими были заборами, что их и видно не было и через забор не посмотришь и не подойдешь близко к забору. Ну, магазины были пустые, ну, так что делать… Я поэтому думаю: ну, что делать? Телевидение вот наше, мы с вами, тоже сыграло такую роль. Все время показывать язвы, катастрофы, все время ковырять. То есть они не спасали, а показывали. "Мы сначала покажем, а потом будем спасать". Нет! Надо было спасать, потом показывать. Если уж речь идет даже просто о катастрофах. "Мы показываем". Вот и всё. И получается, что фильмы того времени и сыграны хорошо и искренние. Потому что там были прекрасные актеры. Всё это выдумка, такой жизни не было. Но актеры! Режиссеры! Вот Ванечка сидит. Прекрасные были. И это была выдуманная жизнь, такая искренняя, такая честная, такая прекрасная, которой не было. И ты видишь это всё и стройки какие-то и экскаваторщики, и в костюмах, и все счастливые, и сейчас ощущение, что там было столько счастья. А сейчас - бандитизм, убийства, разбои, грабежи, проституция, все на углах стоят, все предлагают свое тело. Поэтому, конечно, президент прав: давайте назначать. Будем назначать. А нам - один черт, ну пусть назначает. Я не знаю, я бы выбирал, конечно, но жалко, что это на фоне того, что нас убивают неожиданно. Но, мне кажется, что лучше всего нам всем написать завещание и… Все-таки Баталов правильно сказал: "Ну, поменяется власть, ну будем мельче резать картошку". Ну я не вижу другого пути. Так что пока ничего - настроение хорошее.

М.: А может быть тогда, мне пришла сейчас в голову идея, я хочу провести социологический опрос среди зрителей в студии. Вы сказали, что большинство людей хочет назад. Есть ли в студии люди, которые хотят, чтобы вернулась советская власть? Поднимите руки.

Ж.: Я даже боюсь туда смотреть.

М.: Ни одной руки. Вот я поэтому думаю: в чем дело? Или Вас любят люди, которые не любят советскую власть, или проблема в том, что опросы не совсем правильные. Вот ни один человек руку не поднял. Почему?

Ж.: Не знаю. Ну это счастье, ну пришли люди к нам с вами. Наверное, это другие люди, их не так много. Но бывает же, приходят в зал люди, чувствуешь, что они всё понимают, которые откликаются. Я стойко не хочу "туда", я все равно не уеду. Я вместе со всеми пойду назад, если надо будет. Я уехать не могу, это моя страна, я сюда врос, со всеми этими болезнями. Не уеду - значит, буду так жить, как жил раньше. В конце концов, если меня будут осуждать - значит, будут осуждать. Но я сам читаю результаты опросов: шестьдесят семь процентов считают брежневское время самым благополучным временем среди тех, кто это помнит всё.

М.: Вы знаете, что есть ложь страшная, ложь и статистика. Может, статистика просто не всегда…

Ж.: Да дай бог, я буду счастлив.

М.: Я просто не видел, общаясь с разными людьми в разных городах нашей страны, я не видел людей, которые бы хотели в советскую власть. Кроме коммунистов, они отдельно живут.

Ж.: А я сам слышал по радио: интеллигентная женщина тихим интеллигентным голосом говорит: "Я прошу вас, ну пожалуйста, извините…" Там была беседа интеллигентов каких-то. "Вы меня извините пожалуйста, но мне ваша свобода слова ничего не дала, я все ждала, что что-нибудь появится". Ну, она все-таки надеялась, что свобода слова принесет ей еще пару каких-то копеек - ни черта нету. Мне стало ее страшно жалко. Я почувствовал себя разбогатевшим на эту свободу слова - я разбогател, на свободу, на которую она не разбогатела. Пожилая женщина. Вот они доживают, мы доживаем, мы доживаем. Вот так вот они живут.

М.: Давайте о чем-нибудь веселом поговорим.

Ж.: Так вы же задаете такие вопросы. На такой вопрос хочет веселый ответ.

М.: Ну я задал первый вопрос… Ну я, наверное, к себе обращаюсь.

Ж.: Шеф, давайте веселый вопрос, я дам грустный ответ.

М.: Он не веселый, но более оптимистичный. Наша передача записывается накануне, а выходит на следующий день после Дня учителя. На мой взгляд, День учителя должен быть в России самым главным праздником. Вот Девятое Мая, День учителя и Новый год. Я знаю, что у Вас сын школьник. У меня очень много вопросов про школу, но первое, что я хочу спросить, что самое главное Вы хотели бы пожелать учителям, кроме повышения зарплаты?

Ж.: А что им? Они, по-моему, больше ничего и не требуют. Так что всё, что я им пожелаю кроме этого, будет чересчур и они этого не поймут. И, наверное, не нужно. Я в прошлый раз, когда мы собирались, помните, мы записывали прошлую передачу, когда был этот ужас в Беслане. Я приготовил, у меня была такая вещь, что-то такое о родителях, о детях…

М.: Мы просто хотели в прошлый раз обсуждать Первое сентября, но после Беслана это стало бестактным.

Ж.: Да. И тут, я сейчас поищу…

М.: А мы потом поговорим еще про учителей?

Ж.: Так я про учителей и хотел бы что-то сказать. Ага! Вот! Про родителей. Ну про себя я…

"Я - родитель неопытный. Мужчина вообще бедняга, он выбирает маму, потом получает маму с сыном, разговаривает сразу с двумя. А если говоришь с одним, из-под земли сразу вырастает второй…"

"Опять учебный год. Для меня и для всех каждый учебный год в этой стране, где мы живем - учебный. Но учиться ничему нельзя. Учеба предполагает общие правила каких-то законов…"

М.: Я хочу, чтобы Вы разрешила спор. Наша передача под угрозой. У нас возник очень серьезный спор с шеф-редактором программы Людой Сатушевой, которую вы не видите, но она имеет огромное значение в этой передаче. У нее сын пошел в первый класс и у меня сын пошел в первый класс. В это время в Министерстве образования стали обсуждать всерьез вопрос, не отменить ли вообще оценки в начальных классах и не отменить ли оценки вообще. Я считаю, что оценки надо отменить везде, где можно, а Люда считает, что категорически нельзя, что если оценки отменить, то дети учиться не будут. Вот Вы тот единственный человек, который может нас как-то примирить.

Ж.: Вот мне почему нравится ведение Максимовым передачи: он умеет так поставить вопрос, что кажется - да, сейчас от меня зависит всё. Если я ошибусь, образование пойдет прахом.

М.: Так и есть.

Ж.: Нет… Не дам себя спровоцировать и подбить на такие глупости. Что я хочу сказать: мне кажется, что оценки в младших классах нужно отменить. Семилетний отличник - это вызывает большое подозрение. Семилетний двоечник - это естественное явление. У меня сын не понимает, почему он должен делать домашнее задание. Он не понимает и я не могу ему объяснить. Я не в состоянии. Что значит "задали домой" и он должен делать. Почему? В школу же он ходит? Ходит. Там его учат? Учат. Почему еще дома надо? Он сейчас получает то двойки, то тройки, то четверки… Во-первых, когда пятерки, вперед все-таки лезут подхалимы. Это вот эти люди, которые начинают уже с семи лет… Там уже ручоночка тянется такая хиленькая, а ручка-то крепнет и он идет дальше, дальше, дальше, потом он этой ручкой уже… Так что, мне кажется, что в младших классах оценки не нужны. Потом - я не знаю. Мы воспитывались в хорошей здоровой советской обстановке. Дать списать товарищу - это было святое дело. То есть - один писал, шесть человек вплотную дышали. Он покрывался чужой испариной и они списывали у него всё. Либо шпаргалки - это святое дело. Ну, когда ты пишешь шпаргалки, ты сам поневоле это понимаешь. Ну а списывать - святое. Я сейчас попадаю в Америку в эмигрантские семьи, там не дают списывать пацаны пацанам! То есть мальчики мальчикам не дают списывать, потому что уже начинается конкуренция, уже за место в классе, за место в жизни уже начинается борьба с такого возраста и списывать друг другу никто не дает - неприятное явление. Неприятное. Поэтому мы выходим широкообразованными людьми. А они выходят узкими специалистами. Единственное - мы знаем всё, но не в своей области. Потому что если поставить нас на конкретную работу, она будет также валиться, как и у другого. Ну мы что: мы обычно ворота начинаем красить и садимся тут же рассуждать, не докрасив, не покрасив, это всё неважно, о международном положении, о состоянии литературы… Любой человек - это запросто. Я же работал в порту, к любому подойди, начни разговор о литературе - он бросит ведро, краску, всё бросит, сядет, начнет говорить: "Да, Михаил, конечно, а скажи, как вот писатели, как они живут, они что, получают от страницы, постранично?" Но самое важное, что он с радостью бросает свою работу. Это значит - что человек широкого профиля. Это значит, что широкообразованный человек. Ему нравится это всё, он готов рассуждать на любую тему. А там - готовят узких специалистов и им почему-то наши не очень нужны. Вот нам кажется, что там наши приезжают и… Нет, занимают хорошее положение только узкие специалисты, такие, как программисты, а такие, широкого профиля - нет. Они бродят там так же, как мы - там подребездеть, там что-то покурить, там поболтать, с кем-то сесть, с кем-то выпить, причем третьего давай… Второй собеседник - маловато. Вот это и есть наше образование. Ну что же? И живем короче, но ярче. Я слушаю дальше, может, у вас возникли еще вопросы в связи с моим ответом. Что-то у меня хорошее настроение. Видимо, глядя на Резо.

М.: В связи с Вашим ответом у меня возник такой вопрос…

Ж.: Ванек, Ванек, а тебя затащили все-таки силой? Кто его сюда затащил? Ну ладно. Чувствую, будет большая полемика. Хотите что-то сказать? Да не надо его трогать. Посиди пока. У него где-то начинается с третьего. Я пить начинаю с третьей рюмки. Первые две - не в счет. Правильно, да? Потом начинается подъем… Мы с Ваней Дыховичным прошли большую школу Райкинского Народного Государственного Ордена Ленина и Трудового Красного Знамени Высшего Командного Театра Миниатюр под руководством Аркадия Исааковича Райкина. Ваня начинал с простых людей, так же как и я. Извините, что перебил. Просто появление Вани для меня всегда, как наркотик, как шприц. Как будто я сел на шприц.

М.: Возвращаясь к тому, о чем Вы говорили, я Вам хочу задать метафорический вопрос. От слова "метафора". А сегодня Вам кто-то ставит оценки?

Ж.: Аплодисмент. Вот! Это и есть оценка. Причем, к сожалению, никогда не поймешь, какая она. Это кажется, что от восторга. Это ерунда. У меня есть знакомый, который поет. Очень много и долго. И когда он говорит: "Ну сейчас я спою последнюю песню", - бурные аплодисменты. Оказывается - от облегчения. Он, конечно, этого не чувствует, он говорит: "Так вы еще хотите?" А публика, конечно, "ни яко вие", как говорят у нас на Украине. То есть она не может сообразить и продолжаются аплодисменты. Он опять поет. В результате он становится бесконечным. Поэтому эту оценку очень трудно определить. И аплодисмент всегда одинаковый. Люди, взгляды которых я не разделяю, тоже вызывают бурные аплодисменты. Поэтому это ужасно. Мне приходится всё время как-то ориентироваться. Я смотрю там, шутит кто-нибудь, ну из тех, кого вы любите, а я нет - шумные такие аплодисменты, крики… Я однажды мимо ангара какого-то шел - такой рёв стоял, такой хохот. Конечно, когда я после этого рёва выступал… Не буду говорить, кто… Я не хочу их обижать, действительно, он заслуживает этого… Ну, он разговаривает со зрителями: "Ты иди сюда, теперь ты иди сюда, теперь ты выйди, а я пойду туда…"

М.: Я догадался, кто это.

Ж.: Рёв стоял - ангар, Новороссийск. Мы праздновали то ли пятилетие, то ли десятилетие, то ли пятидесятилетие порта. В общем, дикий рёв в ангаре. Ну куда после этого рёва выходишь… Я, конечно, получил свою оценку, но я не знаю, какая она… Но других оценок я пока не знаю.

М.: Тогда я хочу поговорить с Вами о людях, которые работают для зрителей, но аплодисментов не слышат. Это работники телевидения. Потому что редкий зритель сидит перед экраном и хлопает.

Ж.: Ну они же там фиксируют как-то…

М.: Они как-то фиксируют. Прошла довольно странная церемония ТЭФИ. Но она тем не менее прошла. Были розданы призы. Мы с Вами входим в холдинг "ВГТРК", он получил восемнадцать наград, это больше, чем кто бы то ни было. Телеканалы "Культура" и канал "Россия" - все вместе. Вопрос первый такой простой: впервые за долгое время Вас там не было. Вас не позвали или Вы сами не пошли?

Ж.: Я проигнорировал, потому что меня не позвали. Так скажем. В принципе телевидение странная очень штука такая. Как они… Боже мой… Там всегда кто-то звонит… Тот, кто звонит и тот, кто зовет, почти не имеет отношения к тому, куда он зовет. Это какая-то девочка - третий секретарь четвертого человека, она звонит: "ой, вот, без Вас просто невозможно"… Кто она такая, что она говорит… Настоящее приглашение должен осуществлять настоящий человек, который по-настоящему звонит. Ну, бывает иногда, Познер позвонит. И то, я не очень хотел туда. Но в этот раз, как я узнал, они правильно решили "освежить" церемонию ТЭФИ моим отсутствием.

М.: Не вышло "освежить".

Ж.: Правильно. Поэтому вы меня там не видели. Они, значит, пригласили Евгения Гришковца. Он написал текст и послал им. Вы видели Гришковца? И я не видел. Значит, и Гришковца не было. Заменили его кем-то другим? Трудно сказать. Текст прекрасный, кстати. Он мне позвонил, читал текст по телефону. Он впервые сталкивается с тем, что вот, дескать, забраковали, вырезали, не пустили. До сих пор у него жизнь складывалась очень удачно, он молодой парень, приглашают и выпускают всегда. Это считается за честь, его пригласить. Приглашают и, конечно, выходи. А тут - пригласили и не выпустили. Он мне сразу позвонил, чтоб поделиться этим горем. Ну я сказал: "Ничего, я так жизнь и прожил". Не скажу, что закалился, но тоже опсовел, заматерел, не стал спокойным, нет. Тоже ищу мерзости и гнусности, но я настолько уверен, что мир состоит из мерзких людей, что это все слишком мерзко (шучу), что мне это все пережить легче. Я сейчас расскажу случай. Одесса. Сижу. Позапрошлый год. Когда был теракт в Америке? Всегда надо начинать с правды, чтобы потом ложь казалась правдивой. Сижу в Одессе, обедаю. Звонок. "Вам звонят из Москвы, с НТВ, у нас завтра будет передача, мы будем говорить о терактах, пожалуйста, может быть Вы скажете несколько слов, мы Вам позвоним, мы свяжемся". Я говорю: "Я не хочу говорить, уже все об этом пишут, не хочу говорить". "Нет, ну пожалуйста, Ваши слова так нужны (почти как вы говорите), ну мы позвоним. То, что Вы скажете, это будет барометр, это будет резонанс, это будет каким-то, я не помню, как это в музыке называется, это будет вот этим всем". Я думаю, ну черт с вами. Говорю: "Когда?" "Послезавтра, в два часа, просто сидите у телефона, мы Вам позвоним". Я включаю телевизор, входит такая красивая женщина, Марина Юденич. Она же и писательница, она же и ведущая. Она вела эту передачу о терроризме. Действительно, там собрались люди. И вот, они мне звонят: "Михал Михалыч, всё, сейчас Вы…" И как они меня объявляют: "К нам с трудом дозвонился…" Я начинаю говорить, я уже не понимаю, нужен я там или нет, после такой лжи "к нам с трудом дозвонился". У меня всё внутри, что я выстроил себе в мозгах, у меня всё рухнуло, ни черта не могу сказать от этой наглости, от этой лжи жуткой. И я уже участвовал в этом идиотском заговоре. И вот всегда, когда связываешься с телевидением, всегда участвуешь в каком-то заговоре.

М.: Не всегда.

Ж.: Но часто. Бывает. Вот телевидение задает вопрос, на который не хочет получить ответ. Ну, постарайся не ответить, это называется. Ты, конечно, стараешься ответить, ну потому что ведь говорят: "Ну, это же "Дежурный по стране", значит Вы должны сказать…" Что-то там насчет президента… Я всегда говорю:

- Давай насчет пошива обуви. Давай насчет любви. Давай по сексу пройдемся.

- Нет. Надо, чтобы Вы говорили о политических проблемах.

Значит, ну после того, как я пару раз не обнаружил там пару кое-каких реплик своих, которые я считал святыми, главными, я побрел к руководству. Ну, там руководство такое, как я когда-то тоже работал. Всегда нажимают кнопку. Говорят: "Кто, кто это вырезал?" Я говорю: "Я не знаю". "А, это та сволочь, наверное". Нажимают кнопку, никто не входит. Опять нажимает: "Сейчас я его…" Опять нажимает, опять никто не входит. "Всё! Мы идем к нему!" Мы идем вдвоем к нему и там я мгновенно оказываюсь один. Тот, с которым я вошел, исчезает. Мы шли поговорить! Он шел вместе со мной намылить ему рожу. Большой начальник. "Сейчас мы намылим ему рожу, он вообще перестанет, он вообще будет уволен…Сейчас, идем со мной, пошли!" Пошли. Я оказываюсь один, этого нет. Я начинаю опять… Этот тоже говорит: "А кто это вырезал?" Я говорю: "Я не знаю". Опять: "Сейчас, он будет уволен!" Нажимает кнопку, опять никто не входит, конечно. Он говорит: "Всё! Миша, иди, считай, что он не работает. Ты его больше не увидишь". И я действительно его больше не вижу, просто потому, что меня туда больше не зовут. Но это вот телевидение. Но не важно, это, наверное, в каждой системе. Мы с Ванечкой Дыховичным (я буду всё время ссылаться на него, хотя он молчит, это дает мне возможность его цитировать), ну конечно… Он же пришел, его же силой привели. Хотя… Как Райкин меня уволил - я впервые тогда понял эту систему богемы, систему театра, систему таких изумительных театральных отношений. Я, значит, работаю-работаю, что-то пишу, потом где-то гуляю, выпиваю, потом опять что-то приношу Аркадию Исааковичу… Всё время что-то приношу. Потом вдруг Чобур, директор театра, говорит… А Чобур играл в фильме "Первая любовь", там музыка Дунаевского, красивый мужчина и довольно порядочный. Он говорит: "Миша! Аркадий Исаакович решил с тобой расстаться. Как? Что? Я - к Аркадию Исааковичу:

- Вы решили со мной расстаться?

- Кто тебе это сказал? Где этот человек?

А я боюсь уже выдать этого. Он же его убьет. Ну просто уволит.

Я говорю:

- Да вот тут… Не то, чтобы кто-то сказал, но вообще как-то говорят…

- Кто это говорит?

- Да вот как-то мне сказали…

- А кто тебе сказал?

В общем, я уже боюсь, говорю:

- Да нет, никто не сказал, тут в принципе пошел такой слух по театру…

Я опять к Чобуру, говорю:

- Аркадий Исаакович говорит - никто не собирается меня увольнять…

Он говорит:

- Я тебе говорю, собираются увольнять тебя… Поэтому лучше напиши заявление.

И я написал миниатюру (я уже рассказывал эту историю), подколол заявление под последний лист. Аркадий Исаакович прочел, он всегда как-то брился в это время, пудрился, над чем-то там посмеялся, потом увидел мое заявление, вынул ручку и подписал. Это всё было так мягко, красиво, чудно. Вот это нравы в этих организациях. К этому надо привыкнуть. Мне жалко новичков, которые туда попадают. Они этого всего не понимают. В нашем ленинградском театре миниатюр, Ванечка знает, что ставил один режиссер, ставил, ставил, ставил… А потом уже ставил другой режиссер, параллельно с этим, а этот не знал. Оба ставят. Репетировали там часов в десять утра, где новый режиссер начинал работать… Аркадий Исаакович решил, что этот не то делает, но он ему еще ничего не говорил и он продолжал ставить. Вы представляете, это страшное. Дело. Все артисты приходят, сидит режиссер, который ставит спектакль, репетирует… А вечером тайно идут к тому - тот тоже ставит, это же самое. Вот так вот едет крыша, но надо в этих нравах работать и участвовать. Я закончил.

М.: Именно в последний месяц у нас был обнародован термин, который меня потряс. Я даже думал, как сформулировать вопрос. Термин называется "период дожития". То есть человек живет-живет-живет, доживает до пенсионного возраста, дальше у него начинается период "доживания". И вот об этом периоде доживания говорили все наши крупные политики. И вот если бы удалось узнать, чья светлая голова это придумала, это же какой-то человек это придумал это термин, о чем бы Вы его спросили?

Ж.: А я бы ему объяснил его собственный период доживания. Лично я. У меня было время, когда так получилось, что друзья, знакомые, взрослые люди, как Окуджава писал "вдруг они получили кабинеты, вдруг они стали руководить, вдруг они стали начальниками". Ну, это был период перестройки, когда интеллигенция пошла в парламент, пошла во власть. Ну так и познакомился с одним министром, со вторым, с третьим, я хочу сказать, что это странная порода людей… Они могут… Черномырдин - гениальный же шутник, великий же остряк. Ну это же народная скважина юмора. У него просто бурлит и кипит. Вот любое слово, которое он говорит. Где-то я его в Одессе встретил. Он же по Украине ездит, а я летом в Одессе. Да, Черномырдин и там была делегация каких-то ученых. Я говорю: "Вот какой-то ученый странный такой, с интеллигентным лицом…" Он говорит: "Да, не обращай внимания - это строитель…" Всё, что он говорит, у него что-то рождает. У них есть юмор, своеобразный юмор, который накапливается в результате того, что они делают карьеру. Но в общем, вот те, кто придумывает такие вот термины… Ну что сказать, когда человек вот сейчас, по-моему, по бесцветности власти… Власть, по бесцветности, по-моему, чемпион. И то, что я слышу сейчас, то, что я вижу вот они имеют вид как бы значительных фигур, но, в общем, не надо обращать особого внимания. Это другое дело, другие люди, они заняты другим. Но всё-таки это пустые сосуды. Он кажется закрытым, но на самом деле внутри ничего нет. И я сейчас смотрю на роль… Вот я сейчас острую вещь скажу, можно?

М.: Наверное, вырежут, так что говорите спокойно.

Ж.: Просто мне сейчас кажется что, правительство - оно транслирует свои заседания по телевидению, потому что от него ничего не зависит. Эти люди могут говорить так… Там есть пара симпатичных людей: Греф там, Кудрин… Пара интеллигентных человек, Шойгу там… Есть, есть… Но это всё равно - принимается решение (я чувствую это, глядя на них), что решение принимается не там, где они, а туда, когда заглянешь вверх, выворачивая шею, вот там уже где-то… Там, где раздается мычание, рычание, шевеление, нечленораздельное какое-то и - тишина. Там, оттуда спускается решение вниз и в правительстве остается только обсуждать: либо так, либо так - это называется "политические решения". При принятии политических решений после этого идет уже правительство…И поэтому, ну период доживания. Кстати, период доживания касается и молодых и всех нас.

М.: Период доживания - это пенсионный возраст раньше называлось, а теперь называется период доживания.

Ж.: А я бы называл это - период для всего населения. Я сам, я не мог для себя определить, что лучше: льготы или деньги. Я понимаю, что при переходе на рыночную экономику деньги должны, конечно, деньгами лучше. Но люди так массово протестуют, так ясно чувствуют, что это катастрофа, что и деньги не дадут, или всё подорожает, что всё разлетится. Они так четко не доверяют этой власти… Я тоже говорю "этой власти", хотя хочется же что-то сделать вместе, но невозможно все время смотреть на них снизу вверх…

М.: А власть вообще бывает хорошей? Или она плохая по определению?

Ж.: Она не бывает плохой. То есть она бывает неплохой, конечно. Бывает интеллигентной, бывает, как было на заре перестройки, когда я ясно понимал, что это кончилось, то, что я ненавижу, а сейчас Евтушенко пошел в парламент. Ну пошел же Евтушенко в парламент. Карякин Юра пошел в парламент. Ну пошли люди в парламент, которых я знаю хорошо, Волчек Галя, я потом долго к ней цеплялся, ну скажи хоть речь где-нибудь, Галя, ты же сидишь в парламенте. Она говорила: "Ой, Миша, перестань, прекрати, отстань от меня!" Говорухин, я говорю. Ну ты коммунист, ну скажи речь! Чтоб я знал твои взгляды, ну осуди что-нибудь, мы поддержим, может быть. Там много было знакомых. Сейчас там тоже сидит Саша Розенбаум, Иосиф Давыдович сидит, Кобзон. Я их тоже, как увижу где-нибудь, так они уже шарахаются. Я говорю: "Саша, скажи речь. Давай о чем-нибудь, осуди что-нибудь, давай идею". Чего ты пошел туда? Ну надо же что-нибудь сказать. Но вот нет. Поэтому говорить хорошее о власти… Я думаю, она - камнедробилка. Вот входят камни разного диаметра. Вот у Резо Габриадзе есть гениальное… Ты помнишь, как ты говорил про камни весной, "когда мчатся камни, подгоняемые водой, вначале мелкие, крупный стоял-стоял, стоял-стоял, его вода со всех сторон подмывает, он стоит. Потом вдруг сорвался, помчался, сбил все мелкие, к чертовой матери, вырвался вперед, помчался впереди всех". Так вот эта камнедробилка в виде парламента, в виде власти, она выпускает такие калиброванные, абсолютно одинаковые камни, как говорит Адамович "безъяйцовые мужчины"… Как точно сказал! Из юмора - анекдоты. Кто расскажет анекдот - первый человек. Миша Жванецкий был нужен, пока он был популярен, там что-то можно было слушать. Ладно. Напоминаю еще один анекдот. Как только что-то стало чуть серьезней: "Давай еще один анекдот". Идут анекдоты. Второе - кто может варить плов. Третье - кто может выпить больше всего и решать вопросы. Вот какие-то такие взаимоотношения. Мы здесь богаче внутренне. Мы богаче. От нас требуется что-то другое. От них требуется (встану сейчас, потому что попал на мысль, это происходит случайно)… Практически у начальников: "открыть-закрыть", это всё, что от него требуется. Открыть финансирование, открыть дорогу, открыть нефтепровод и закрыть финансирование, закрыть дорогу, запретить. Потом открыть новый комплекс, открыть это, потом закрыть это. Открыть-закрыть. Придумать - это уже наше дело. Придумать и объяснять. Я видел, как десять человек объясняют одному начальнику, как устроен пульверизатор. Он был секретарем обкома. Объясняли ему, объясняли. Объяснили. Принесли даже. У них какое-то изобретение было на базе пульверизатора. Он не мог понять, как вот, почему туда, ему объясняли про разницу давлений, про струю. Десять человек ему объясняли. Объяснили. Но принимает-то решение он, а не они. Значит, ему надо так объяснить, чтобы он сказал "да". Да, давай. И начертал сверху "в бух - оплатить", "в производство". Всё это разными карандашами, всё же это надо уметь. От них требуется только два: открыть-закрыть.

М.: Вот Вы всё время говорите "они" и "мы", имея в виду власть и население. А объединение невозможно? Чтобы не было деления на "них" и "нас". Чтобы все вместе были жителями страны.

Ж.: Возможно. Но, вы ездили когда-нибудь по шоссе? По Кутузовскому?

М.: Я там живу.

Ж.: Возможно там как-то смешение? Как-то слияние? Когда один прется с такой мигалкой, на голове, на заднице, где угодно, с мигалкой… А этот сидит… Да в чем бы он не сидел. Тоже иногда не в "Жигулях", а в хорошей машине. Этот - по встречной, этот - едет совсем отдельно, даже в общем потоке. Мы бы с удовольствием с ними слились - они не хотят! Микрофон Ванечке Дыховичному!

Дыховичный: Меня "с мигалками" как-то очень задело. Меня еще больше поражает, что когда они едут на работу, ну как-то входишь в их положение, ну все-таки страна за ними, как-то надо ее удерживать, понимать, ну едут на работу, спешат - уступаем. А чего они с работы-то несутся? На ужин спешат? Странная история. Совесть изменяет.

Ж.: Это подтверждение статуса. Перерезать, промчаться мимо по встречной полосе. Другое дело - совсем по-иному квакнуть, крякнуть, пукнуть. Чем отвратительней сигнал, тем больше народ врассыпную. И едет. Промчалась кавалькада, джипа. Я видел, с новым русским, а может и не новый русский… Изумительная картина. Впереди едет "Мерседес" пятисотый-шестисотый-восьмисотый, сзади - "джип" с охраной. Вдруг "Мерседес" - стоп, "джип" его тюкнул в задницу и поехали дальше. Никто не вышел, ничего. Они еще привыкали друг к другу. И он регулярно его тюкал, там внутри "Мерседеса" крупное такое денежное руководство. Сейчас же они все смешались, сейчас олигархи, чиновники… Ну, конечно, олигархи сейчас стараются, как говорит мой друг Сташкевич, стать незаметными, но не могут - из-за количества денег. Очень трудно погрузиться в общую жижу, когда тебя раздувает. Поэтому количество денег выталкивает тебя на поверхность. А они сейчас очень хотят быть незаметными, мало ли что. Ну надо бы лечь на дно… Аплодисменты - Сташкевичу, это его мысль.

М.: Я хочу Вас спросить вот о чем, про Америку. По Америке прошлись ураганы, а ураганы сами себя не называют.

Ж.: Вас интересует "Иван"?

М.: Да, "Иван" и "Жанна"? Почему американцы называют ураганы русскими именами? В этом есть какой-то смысл?

М.: Есть. Огромный. Ну это не первый ураган с русским именем, который прошелся…Это, конечно, напрасно. Я говорю то, что лежит на поверхности. Любой из моих друзей, которые сидят напротив, сказал бы то же самое. Я сам удивился. Разве Иван - это русское имя?

Дыховичный: Это древнееврейское имя.

Ж.: Ваня Дыховичный знает же, о чем говорит. Древнееврейское имя. А мы говорим - русские имена.

М.: А почему тогда назвали ураган древнееврейским именем - еще более странно?

Ж.: А потому что, они так же не знают происхождение имени, как и мы. Но я бы, конечно, называл ураганы русскими именами, потому что то, что происходит… Ну у нас уже все здесь смело могучим ураганом. Но, когда наши вырываются "туда", где-нибудь в Монте-Карло, Эмираты… Вот, простая вещь. Я, конечно, скажу о другом, как всегда. Я ведь всегда не отвечаю прямо на вопрос, а говорю то, что у меня возникает или возникло уже давно. Поэтому всегда кажется, что я знаю ответ на вопрос, я на самом деле не знаю ответ, я говорю о своем. Но я не мешаю задавать вопросы. Это же святое! Это политика. Я видел, как политики виртуозно, совершенно аргументировано, со знанием дела, отвечают не на то, о чем их спрашивают. Так вот о чем я хотел сказать: помните советскую власть, танки, Венгрию, Чехословакию, все время угрозы, такая могучая держава, с ракетами, с пушками - а никто в мире по-русски не говорил. А теперь, когда появились просто деньги у нашего брата, у всех наших, которые выезжают туда - все заговорили по-русски, все, куда бы вы не попали. Я довольно редко выезжаю. Но Турция - там второй язык русский. Турки, кроме "Наташа", они никогда ничего не знали. Кстати, c одними и теми же мыслями они обращались. То есть они мечтали о наших женщинах. Сейчас они мечтают о наших мужчинах, они мечтают о тех, кто приезжает туда и дает им заработать. Как и в Эмиратах - все говорят по-русски. В гостинице - нет проблем. Когда я спрашиваю, какой-то товарищ говорит: "Я отдыхал в Эмиратах, в Египте…" Я говорю: "Слушай, Изя, как ты там отдыхал, там по-русски говорят?" Он говорит: "Все говорят по-русски". В магазинах, везде - все говорят по-русски. Вот чего мы добились, когда у нас завелись деньги. А когда у нас были ракеты… Ситуация странная очень. Вот это называется - ураган.

М.: По-моему, очень хороший ответ на вопрос про ураган. Вы знаете уже, ну, я думаю, что все знают, что в Александровском Саду установлена табличка с именами городов-героев и недавно, вот в этом месяце, поменяли табличку с названием Волгоград на табличку с названием Сталинград. По этому поводу были разные суждения. Как к этому относитесь Вы?

М.: Я бы в принципе не возражал. Ну какие могут быть возражения? Действительно, была Сталинградская битка. Была битва при Сталинграде. При Волгограде - не звучит. Ни в памяти у людей, ни в памяти у ветеранов, ни в памяти у стариков, даже в моей памяти. Это была Сталинградская битва. Мне кажется, это довольно логично и тут бы я не стал поднимать шум. Может быть, это и есть конечно школа КГБ имени Дзержинского. В Новороссийске есть памятник Брежневу. Я не верю, что он был таким защитником Новороссийска, хотя - может быть. Там говорили все время, мало того, что говорили, анекдоты такие были: "Сталин говорит: "Позовите полковника Брежнева, мне надо с ним посоветоваться. Позовите полковника Брежнева". Там может быть что-то комическое в этом есть. Это другое дело. А в переименовании Сталинграда не вижу ничего комического. Плохо, что это как-то делается все в тайне. Но сейчас у нас такая, я не скажу "власть", но просто люди такой выучки, которые не создают информацию, а собирают информацию - это другое дело.

М.: Информацию можно создавать?

Ж.: Ну наверное. Как это называется: ньюс-мэйкеры. Люди, создающие информацию, люди, рождающие информацию, люди, сообщающие информацию. А люди, собирающие информацию - это другие люди. Вот посидел, послушал и ушел. Куда пошел - неизвестно. На концерт приходишь, ты видишь: стоит два микрофона. Куда второй микрофон ведет, ты не знаешь. Ты спрашиваешь: "Вот этот - куда?" Тебе говорят: "Вот, вот, вот…" Опять таки ссылаясь на наши с Ванечкой общие воспоминания… Аркадий Исаакович, перед спектаклем палкой сбивал какие-то микрофоны, которые висели - палкой! Ударом палки по микрофону. Где он взял палку, не знаю. Со сцены, на цыпочках. Тяжелейший труд, можно рухнуть в оркестровую яму. Он сбивал эти микрофоны. Я не думаю, что они все вели в какую-то организацию, там часть были другие, но во всяком случае, он имел на это полное право, потому что он знал - вот этот микрофон усиливает звук, а эти - никто не знает.

М.: Хотелось бы к Вам обратиться и задать Вам вопрос, как Народному Артисту Украины. Я только недавно узнал, что Вы Народный артист Украины.

Ж.: А как же?

М.: Это, я думаю, достойно овации. Почему же никто не хлопает?

Ж.: Причем не России, а Украины.

М.: Вот как у Народного Артиста Украины, как у человека, который как минимум раз в год ездит в Одессу, хочется спросить. Я узнал, что на Украине катастрофически падает потребление сала. То есть на пять процентов в год украинцы едят меньше сала каждый год.

Ж.: А пять процентов - это катастрофически?

М.: Это очень много. На мой взгляд, это неправильно. Это как если бы в России ели меньше хлеба. Почему такое происходит?

Ж.: Отвечаю не на вопрос. Но в тоже время отталкиваясь правой ножкой от вопроса. Действительно, Украина и Россия - это, конечно, создания божьи. Это как бы любовь… Знаете, когда семья бывает самой крепкой? Когда оба не нужны никому. Когда уже нет шансов ни у того, ни у другого. Вот эти обе страны уже почувствовали на себе, что значит… Россия рванулась к европейской собственности, туда-сюда, Украина еще яростней рванулась, туда-сюда… Там не взяли, там ничего не дали, там не помогли, Америка ничего не дала. И опять, как всегда, как обычно, обе оглянулись - никого нет. Опять мы вдвоем. И потянулись друг к другу. И опять они вместе. Причем и там и там есть националисты. И в Украине то же они, первое время, когда Украина получила независимость, они долго кричали: "Вот - России. Она сейчас хлеба не получит, у них ничего не будет, мы их кормили!" Оказалось - наоборот. Россия отошла, Украина почувствовала нехватку продовольствия, нехватку того, нехватку другого. Сейчас Украина стала постепенно подниматься на ноги, с отставанием в четыре-пять лет. В Киеве квартиры такие же дорогие, как в Москве. Земля в Одессе стоит тридцать-сорок тысяч долларов сотка, там где-то в Аркадии. Опять таки, Россия и другие землю там скупают и в результате поднимается Украина. Насчет потребления сала, то я лично ничего не видел лучше, чем картошечка, сверху сало с чесночком, запеченная в духовочке к водочке московской - чтоб объединить две страны. Украина, конечно, это металл, угль, сейчас это все пользуется огромным спросом. Сейчас и Россия, вот я был в Кемерово совсем недавно - огромный разрез, многокилометровый, уголь добывается открытым способом - все, шахтеры на рельсах не сидят. И шахтеры в Донецке на рельсах не сидят. Потребовался уголь, страна стала подниматься, уголь требуется всюду. Китай, Индия - это страны, которые сейчас потребляют то, что мы производим. Америка там сама что-то имеет, она не очень, да и бог с ней. А вот эти огромные развивающиеся страны, которые летят со скоростью ракеты вверх, они потребляют. И все это стало нужным. И появились деньги и у Украины и у России. И сейчас, я думаю, что сало под водочку… Я думаю, что Украина потребляет меньше сала, чтобы сблизится с Россией.

М.: После Вашего ответа я хочу задать вопрос, который пришел по Интернету от Алексея из Казани. Вопрос такой: "Что Вы считаете самой лучшей закуской к национальному русскому напитку - водке и что самым действенным средством от традиционного русского состояния - похмелья?"

Ж.: Лучшая закуска в мире - это селедка с картошкой. Лучшая закуска. Ни одна страна не придумала. Ну во-первых, им где же придумывать, они не пьют так, как мы. Для нас это вопрос жизни и смерти - чем закусывать водку. Мы закусывали всем: рукавом, пробочкой, спичками, Аркадий Исаакович показывал еще когда-то, занюхать чем угодно, одна конфета на троих-четверых, на десять человек, все, что угодно. Боролись за закуску, потому что водка была всегда. Всегда плохо было в этой стране с закуской. Вот не знаю, пить - не будет государственной водки - самогона полно. Самогон, кстати, вот такая штучка. Изумительная. Во-первых, это природная штучка, потом, запашок хороший очень, природный прекрасный запашок, цвет благородней, чем водка. Гораздо благородней, ему можно придать любой цвет, любой аромат, кто кофе добавляет, кто лимончик, кто на чем-нибудь настоит. А закуски в этой стране не было, потому что вот эти урожаи-неурожаи, смены правительств, бесконечная голодуха. И вот самая лучшая закуска - это селедка с картошкой. Действительно, не бывает лучше. Да, не далее, как вчера. Ну дальше я иду. Килечка с картошкой, салатик "оливье", винегретик с селедочкой внутри, а можно и как-то снаружи, но их лучше пододвинуть друг к другу. Огурчик соленый - это на ходу, вскакивая в трамвай, это долго еще хрумчишь, хрумчишь и не могут понять, ты разговариваешь или закусываешь, или ты внутри себя бурчишь, чем-то недоволен. Огурчик, он такой, показывает твой внутренний мир больше, но тоже хорошая закуска. Но это же не закусочка, это такая - оттеняет вкус водки. Закусочка - это должна быть, вот селедки и картошки можно съесть сколько угодно. Вот ведро картошки, две селедки и в поход. И опять пошел на Запад, пошел на другие страны. На чем мы шли? На этом шли всегда.

М.: А про похмелье?

Ж.: Русское национальное средство от похмелья - это выпить еще. Я просто лучшего ничего не знаю, хотя говорят, что это уже алкоголизм или еще алкоголизм. Ну в общем - да. Я пока на этом замолчу.

М.: Читать будете?

Ж.: Да, ну давайте я что-нибудь, действительно, у меня было что-то. Конечно, более смешные вещи я писал раньше, сейчас я… Ладно…

* * *

"С шумом и гамом, гигантскими усилиями и кровью в многолетней борьбе построили систему под названием "не то, что нужно". Долго обсуждали и приняли конституцию, вскоре получившую название…"

* * *

"Да, я люблю тебя, а сплю со всеми. Почему? Время такое".

* * *

"У нас истина рождается в драке. Хотя в драке истина не рождается, в драке рождается инвалид…"

* * *

"Он уникален - ему восемьдесят пять, он помнит все в деталях. Людей, артистов, стихи, даты…"

* * *

"Они сказали: "Освободите помещение!". В общем, я освободил, потом сообразил…"

* * *

Вся страна - огромная реанимация…

* * *

- Я впервые в вашей стране, - сказала американка.

- Мы тоже, - сказали мы…

* * *

Трудно, но можно, это лучше, чем легко, но нельзя.

* * *

Очень просто определить добро и зло - пойти и попробовать его зарегистрировать. Если очень тяжело - значит, дело хорошее…

* * *

Трактат (Что происходит с человеком? Человек знакомый может с человеком незнакомым: а) стоять, сидеть, лежать…)

* * *

Чего не пожелаю я друзьям - комфорта. Попался сам: и вентилятор и вода и кресло мягкое и стол огромный и кресло на колесиках - а мыслей нет…

* * *

М.: Мы переходим к заключительной части нашей передачи, это вопросы от зрителей, они поступают с разных сторон. И первыми зададут вопросы люди, которых мы записали на улицах Москвы.

Вопрос: Часто родители теряют свой авторитет, когда их дети взрослеют, не пугает ли Вас такая перспектива?

Ж.: Что она спросила? Я специально бы с ней остался, чтобы научиться читать по ее губам.

М.: Она спросила, что когда дети вырастают, то родители теряют у них свой авторитет. Так ли это? Если это так, то не пугает ли Вас такая перспектива?

Ж.: Думаю о себе. Думаю о том, каким я был сыном. Авторитет, конечно, родительский уходит, но остается любовь. Нет, у меня с мамой... Отец у меня умер рано, поэтому он остался авторитетом непререкаемым, потому что мне было мало лет, мне была двадцать два года, когда он умер, я только заканчивал институт. А мама жила дольше, жила со мной и конечно она всегда говорила: "Ну что ты, Миша, ну зачем тебе это писать, что ты ковыряешь, что ты все время кого-то кусаешь, что ты щипаешь, ну почему ты не можешь похвалить всех, ну похвали…" Короче говоря, любить ее я продолжал, но авторитетом в моем деле она быть не могла. Поэтому это естественный вопрос, девочка правильно задала, если бы я научился угадывать по ее губам, это было бы очень интересное занятие. Я заметил, там вполне можно было научиться понимать, что она говорит. И постараться, чтобы она по моим губам угадала, что я отвечаю. Это была бы полная тишина, ко всеобщему восторгу.

М.: Аплодисменты.

Ж.: Вот до чего доводит телевидение: аплодисменты совершенно перестали быть добровольными. Товарищи, товарищи, чего же вы молчите? Господа, встретим его аплодисментами, проводим его аплодисментами. Вот он сидит - пусть сидит под аплодисменты. В общем, все время специальные люди… Особенно в этих ток-шоу. Я так смотрю иногда, конечно, не на нашем канале, на других каналах, я смотрю, как там внезапно возникают аплодисменты, абсолютно внезапно. Видно, что сидит подстава, который "ва-ва-ва"…

Дыховичный: Мне очень нравится, что эти аплодисменты резко прекращаются. Бурно. У нас в театре, если ты помнишь, был спектакль "Гамлет", на который решился прийти Никсон, это был первый раз, когда он приехал. Это было в театре на Таганке. И значит, так как это было неожиданно для власти, то нам за ночь сделали ремонт всего театра, с новой мебелью. И изъяли все билеты, что вообще было нереально. И пришел весь зал шикарных людей, даже с детьми кто-то был, бабушки. Оказалось, что у них есть весь набор контингента. И они все сели и мы замечательно играли спектакль, они чудесно реагировали, Никсон не пришел только. А зал пришел. И все шло шикарно, и мы кончили играть, и Володя вышел вперед, и хлопают, и мы так ушли назад, вернулись обратно - никого нет в зале. Они покинули зал в секунду, после первого выхода, все закончилось, они пошли домой после работы, понимаешь, да? Вот, чтобы это с нами не случилось.

Ж.: Гениально. А мы с Резо стояли перед началом… А вы заметили этот жуткий хохот? Шутящий человек, типа паровой машины, какая-то машина, которая "га-га-га"… Как будто полторы тысячи человек - это явно машина, чувствую, пар отводится куда-то в окно и она создает хохот тысячи человек. Это и в американских комедиях и ток-шоу, в наших уже тоже вот этот хохот. Невозможно, он нечеловеческий, потому что он посередине, не там, там - не там, черт его знает, но кто-то, видимо, нажимает педаль и "га-га-га"… Отпускает педаль.

М.: Интересно, как Вы ответите на следующий вопрос и к чему мы придем в ответе на него.

Вопрос: Как опытный сердцеед, скажите мне, пожалуйста, сколько нужно уделять внимания любимой женщине, чтобы не надоесть ей?

Ж.: Гениальный вопрос. Внимание надо уделять всегда, когда ты есть. Единственное, что - не надо быть всегда.

М.: Мне кажется, это гениальный ответ.

Ж.: Ну, случайно.

Вопрос: Я из Тулы. В Москву мы часто в былые времена ездили за дефицитом, был какой-то охотничий азарт, что-то добудешь и все радовались. Теперь везде всё есть, скажите, на Ваш взгляд, что сейчас является дефицитом?

Ж.: Радость. Конечно, это надо чуть-чуть длиннее сказать: радость доставания стала дефицитом. То, что раньше было, я же видел эти кошелки, кошелки с апельсинами, кошелки с мясом, кошелки… А на лице счастье было. Счастье на лице несущего эти авоськи. Ведь человек с виду был очень обыкновенный, но если вдруг разворачивался какой-то лоток, откуда у него появлялись сумки и кошелки - неизвестно. Отсюда, отсюда, раскладная, вот такая, мешок. Вот такой тащил, это всё он набивал, это в Москве только можно было. И, знаете, еще где? Арзамас-16. Это я там был уже после перестройки с концертами. И ученые, которые тоже жалеют, о том, что они от советской власти… Атомщики. Ну, они при бомбе были. При бомбе всегда сытно, вкусно и практически безопасно. Они говорили, когда при Берии привозили бочку черной икры, на улице распродавали, большими черпаками, верхний слой обветренный снимали и выбрасывали. Это до слез! Вот как умели поддерживать ученых, которые работали возле бомбы. Бомбочка тоже была пузатенькая, такая хорошая бомбочка. Вот это было благополучие. И однажды я видел такой, как сегодня, магазин, клянусь… Ну, человек когда клянется, значит врет, поэтому я не буду врать. Когда умер Леонид Ильич Брежнев, вообще, вы помните, была серия таких смертей, орудийные лафеты… Я включал телевизор, кого я первым видел? Крайнев. Это был мой друг, пианист, который начинал играть Шопена, что-то грустное - с утра. Еще никто не говорил, что умер кто-то - уже Крайнев играл. Я ему звонил, говорил: "Володя, кто сейчас?" Он говорил: "Да это старая запись, что вы все мне звоните, откуда я знаю - кто? Это я когда-то это записывал". Он играл, он напоминал грифа, черные руки такие над трупом чьим-то он играл. В черном костюме, черные руки. И он играл. И вот тогда шли серии похорон: один, второй, третий, четвертый. И тогда оцеплялся центр Москвы и вот этот гастроном, который возле КГБ - туда стоило зайти. Ой, я жил на Малом Комсомольском. Я, когда заходил - всё! Раки! Оцепили, завтра похороны Брежнева, сегодня уже никого не пускают. Раки, рыба свежая, апельсины - все есть. И людей нет. И Леонид Ильич лежит холодный, лафет, его надо провожать, а люди не могут оторваться от этого зрелища. И ты не понимал: то ли, чтобы это продолжалось, я имею в виду - и то и другое, потому что уж очень красивое зрелище. Не хотелось, чтоб такой ценой - все-таки, генеральный секретарь ЦК, но если все появлялось, то может быть, еще как-нибудь. Вот так вот мы мучились, но такое изобилие я уже видел. По-моему, неплохо сегодня все получилось. Это потому что Резо здесь сидит и Ванек. Ванек пришел мрачный, я думал, ну притащили, сейчас он меня раздолбает, скажет "вот эта фальшь, эта ложь" - ничего, сдержался.

М.: Кроме двух названных Вами людей у нас еще присутствует замечательная артистка Ольга Александровна Аросева.

Ж.: Ольга Александровна, простите за то, что я к Вам не обращался, но мы не были в таких отношениях, в каких мы были с ними.

М.: Ольга Александровна, вот Вы не видели, я когда объявил Вашу фамилию, все заулыбались, вот это потрясающе.

Аросева: Это потому что он замечательно выступал…

М.: Нет, это потому что назвали Вашу фамилию.

Аросева: Да? Спасибо большое, я могу сказать два слова? Я ужасно рада, у нас сегодня торжественный день, сегодня восемьдесят лет Московскому театру Сатиры. Такой большой юбилей, мы его не празднуем сегодня. Официальное празднование будет в ноябре, потому что мы готовим специальное представление и так далее. Но фактически он начал существовать восемьдесят лет тому назад и я очень счастлива, что я этот мой праздник провожу в обществе такого замечательного сатирика Михал Михалыча Жванецкого.

Ж.: Вы по-прежнему считаете меня сатириком?

Аросева: Да, а Вы не считаете? Но что удивительно - что он остался добрым. Очень всё позлело в этой жизни. Уж если сатира, так она злобная стала. Он остался оптимистом, он остался весельчаком, он остался человеком, который приносит хорошее настроение, хотя говорит о вещах, которые очень задевают и больно слушать и так далее. Ну и какие-то вещи мне особенно понравились. И я хочу сказать по поводу этих похорон, наш бедный театр Сатиры, когда эта череда была похорон, к нам приходили и все время говорили: "Ну что-нибудь погрустней, ну не надо это "хи-хи, ха-ха". Ну что-нибудь из классики". И мы всегда - "Горе от ума". А там вторая или третья фраза у Фамусова: "Какие на Москве тузы живут и умирают". И еще мне ужасно понравился рассказ, но я хочу вам сказать, что поскольку это наш юбилей, что наш театр не такой, как у вас был у Аркадия Исааковича, у нас увольняют просто, прямо, грубо. Говорят "по достижении предельного возраста". Что такое "предел" для каждого неизвестно. Но вот так делают это все гораздо проще. И еще мне очень понравилось замечание про то, что стали уважать из-за новых русских, у которых есть деньги, за границей нас стали уважать. Я знаю в Америке на Пятой Авеню есть магазин "Сакс", где есть девятый этаж - специально для полных женщин. Я туда захожу, а полные женщины - они же не американки, а русские - и там все продавщицы говорят на русском языке. Все абсолютно. И заведующая, моя тезка, Оля. И когда я, сначала пытаясь изобразить из себя богатую туристку, не умея говорить по-английски, говорила: "Плиз!" Какую-то шляпку там выбирала, она очень брезгливо со мной разговаривала и когда я одела эту шляпку, вдруг сказала: "Мать твою, да ведь это ж пани Моника!" Так что действительно мы прорвались туда за границу. И я хочу поблагодарить, я первый раз на таком шоу, слово "шоу" уже обрыдло…

Ж.: Это не шоу, это вечеринка.

Аросева: Это ужасное слово. И еще мне ужасно понравилось, как Вы сказали, что все бросают всё и начинают рассуждать. Вот эта жажда русского человека обсуждать… Ведь вы подумайте, в эфире обсуждали около месяца, можно ли Киркорову послать на три буквы эту женщину и хорошо ли это. А может быть это приветствие какое-то, а может быть, он творческая натура и его так озарило. В стране, где каждые две секунды кто-то кого-то посылает куда-то, занимать вот так долго… И вот эта способность обсуждать такую ерунду, занимать себя, эфир, людей вот такими вопросами - это пагубная привычка русского человека. Я Вам очень благодарна за Ваши удивительные наблюдения этой сегодняшней жизни, которые не привели Вас в отчаяние, а которые сохранили Вам веселость, которую Вы дарите всем нам. Спасибо!

М.: Совершенно справедливо взял микрофон Резо Габриадзе.

Ж.: Вот я хочу сказать - фильм "Мимино". Это - автор сценария. "Кин-Дза-Дза", "Не горюй", то есть много. Это прекрасное полугрузинское, смешанное кино, эти гениальные реплики - это все Резо Габриадзе. Мы с ним сошлись…

Габриадзе: Миша, я не соглашусь с Вами, насчет веселости. Это очень смешно, но это не очень весело.

Ж.: Ну я именно имел в виду - смешно.

Габриадзе: Особенно мне было приятно слышать, особенно было близко мне, когда ты касался воспоминаний, они были очень точные, идеально сделаны. Воспоминания очередей, как будто я видел пейзаж и освещение, все было там. И особенно когда ты касался закусок. Как жаль, они никогда не повторятся, эти закуски.

М.: Теперь у вас есть возможность, я обращаюсь к людям в студии, задать вопрос.

Вопрос: Что именно Вы цените в женщине превыше всего?

Ж.: Знаете, этот вопрос, действительно… Вначале тело, потом мозги. То есть в молодом возрасте тело заменяет мозги, в пожилом уже мозги заменяют тело. И вот хочется поймать ее в этой золотой середине. К сожалению, природа снабдила их таким великим соблазном для мужчины, вы замечали - вся реклама через нее. Стоит женщина, расставив ноги, а оттуда эшелоны с рудой, с углем, идут потоком какие-то товары, ну все через ноги. Все через женщину. Мужчина вообще почти ничего не рекламирует. Ой, я сейчас вообще скажу гениальную мысль. Вот ноги женщины - это ее тело. А у мужчин ноги - это уже не тело.

Вопрос: У меня мама приехала позавчера из Грузии. Она рвалась сюда почти два месяца. Как Вы думаете, визовый режим, он улучшает наше положение? Я в Москву раньше приезжала два раза в год. Для меня встретить Новый год в Москве - это был нормальный стабильный вариант. Как Вы думаете, это экономический вопрос решается или правительственное что-нибудь?

Ж.: Самый верный ответ, который приходит мгновенно - это привычка махать кулаками. Это привычка решать все в драке. Это привычка ругаться. Это привычка мстить. Вот этот визовый режим - привычка мстить. Вот это бессилие, ну вот визы - и чему это помогло? Вообще: что где с какой стороны улучшилось? Перестали ли брать взятки на дорогах? Перестали ли с нас все время что-то брать, все время в твоем кармане чья-то рука, когда ты не засунешь руку, там чья-то рука находится. Кто-то пересчитывает. Ничего ничему конечно не помогло. Кроме того, чтобы затруднить жизнь вам, нам и так же точно я приезжаю летом в Одессу к себе домой, у меня дача там, я там сижу у моря и я должен все время наблюдать, как пытаются взвесить, даже в поезде, мои вещи. Они говорят, что у них есть закон, который говорит, что не больше сорока килограммов - в поезде! Короче говоря, вы правы и я прав и мы все правы и мы этого не хотим совершенно. Между Грузией и Россией всегда была такая любовь. Грузия спасала все наше опальное, все, что мучилось в России, оно мчалось в Грузию, творческие люди, поэты, всё, что здесь страдало, и там находило спасение, находило отдых, находило какое-то укрытие. Потому что там была другая жизнь, там люди другие, там никогда не было национализма, там никогда не было антисемитизма. А сейчас я вот слышу наверху "а вот насчет визового режима давайте подумаем". Значит кто-то кому-то мстит, ничего не улучшая здесь. Поэтому мы с вами думаем одинаково.

Вопрос: Семьи разваливаются в стране и это большая проблема. Есть ли у Вас отношение к этому?

Ж.: Как укрепить? Или как создать? Как укрепить то, что так легко создалось. Черт его знает. Вы на меня не обижайтесь, я это не воспринял, как повод для шутки, хотя все - повод для шутки, особенно укрепление семьи - это повод для дикого смеха. Ну как ее укрепить? Конечно, не запретами, не тем. чтобы запретить разводы. Я бы советовал не торопиться жениться, как один из способов укрепления семьи.