Дежурный по стране, 06.12.2004

М.: Михал Михалыч, когда мы сейчас шли с Вами по Красной площади, мы уже начали говорить про Украину, и я думал о первом вопросе, а потом я понял, что все равно Вы скажете то, что считаете нужным, о чем бы я Вас не спросил. Поэтому о чем Вы считаете нужным сказать в связи с Украиной?

Ж.: О чем я хочу сказать… Я хочу сказать, что я их поздравляю, я нас поздравляю, что мы свидетели этого, что в людях проснулась свобода, что не государство делает людей, а люди делают государство. Что люди создают… Мне страшно понравилось это, мне нравится, я слышу много об этой толпе. Впервые я вижу толпу, которую никто не боится. Я вижу толпу веселых, молодых, приятных людей, вежливых. Там идут такие ленточки вдоль тротуара - ленточки не порваны. Мата не слышно, водкой не пахнет. Что остается говорить? Подкуплены, не подкуплены, но их там очень много тысяч. Значит, если так много тысяч таких молодых, трезвых и вежливых, так и пожалуйста, за любые деньги. Мы ведь чего боимся: мы с детства боимся толпы, мы боимся сами себя, мы боимся нашей толпы. Оказывается, за это время выросло поколение других людей, которые не боятся. Которые не боятся и которых не надо бояться. Я хочу Новый год праздновать в Одессе… Кто куда: кто в Африку, кто в Эмираты, кто куда. Я, как всегда, в Одессу, там… И позвонила подруга жены и говорит: "А как мы будем праздновать, мы же голосовали за разных?" Очень смешно. Я говорю, мы всегда думали по-разному, даже в советское время, когда мы праздновали Новый год, мы думали по-разному. Мы все думали по-разному. Мы даже противоположно думали, диаметрально противоположно. Некоторых за это сажали, если они высказывались. Поэтому думать стали по-разному, а говорить - одинаково, так оно и было, так и встречали Новый год. Но все равно каждый сидел и думал по-своему. А сейчас уже есть возможность, ну и прекрасно… И вот, наконец, мы соберемся все, кто думает по-разному, соберемся, обнимемся, выпьем… Мы же думаем по-разному и с Америкой, и с Китаем, и с Японией, мы уж так по-разному думаем. Но жить-то нам всем вместе. И, когда смотришь издали, конечно, какое это всё маленькое. И Татьяна Анатольевна Тарасова, Танечка, она такая же Татьяна Анатольевна, как я - Михал Михалыч. Чушь собачья. Она просто Таня, а я - Миша. Я всю жизнь им завидовал, потому что они спортсмены, они - коньки в сумку и поехали куда-то. Я не мог ехать и поэтому когда она приезжала, я получал какую-то порцию, что там происходит. А сейчас мы видим, что открыто всё - и ничего особенного. Самые главные открытия - у нас все-таки. Вот главное открытие этого года - это Киев, это люди, вот эти люди. И вы сами видите, все-таки какая разница, я ведь тоже очень болею, чтобы там был государственный язык русский и чтобы было двойное гражданство и чтобы с Россией это всё было. Ну, конечно, ну это понятно, ну за что же еще болеть. Но когда я вижу толпу в Киеве и толпу в Донецке, от этой разницы у меня очень падает настроение. Пока падает настроение, пока. Я надеюсь, что это как-то перемешается и будет вот это торжество молодости. Единственное, что могу сказать - конечно их обманут, конечно. Эти молодые люди, куда они денут этот огромный слипшийся комок милиции, налоговой инспекции, гаишников, чиновников, всех, кто там. Куда они денут вот эту кодлу неподъемную, которая обязательно сделает результатом, который будет, результат, который был. Обязательно получится результат, который был, это будет, ну что сделать. Кроме того, конечно, мне не нравятся те люди, которые стоят на трибуне, но это понятно, там забота о себе, здесь забота о людях. Здесь - я имею в виду - самой молодежи о государстве, а наверху, на трибуне - забота о себе. И вот это единственное, что не дает жить и не дает спать спокойно. А господь, Всевышний, он очень следит за балансом. То, что он дал ликование на эти дни, обязательно обернется каким-то разочарованием. Нельзя, надо все делать с холодной головой. Вот это, он очень следит за балансом и всегда следит за этим, что здесь "плюс", значит здесь - "минус". А пока - это те минуты, от которых зависит жизнь и, главное, искусство. Вот искусство питается вот этим народным ликованием страшно: открываются театры, пишут писатели, сидят и пишут, они следят за этими лицами, для них это абсолютное открытие - какая появилась молодежь, они впервые видят это на площади. Какая появилась молодежь! Оказывается, какие люди! А мы все думали - попса, попса, попса. Какая попса, вот же оно всё! И даже наше государство зашевелилось. Уж такое тяжелое, такой уж лайнер огромный - зашевелилось государство. Наше государство молодое, подтянутое, всегда хорошо выглядит, спортивное государство, оно тут встречалось с судьями недавно и говорит: "Да, все-таки надо процент неподкупности повышать и понижать процент продажности". Судьи, согласились, говорят: "Это естественно, это сейчас главное". Государство сказало: "Да, это сейчас главное и вообще-то надо уже прислушаться к оппозиции". Видимо, глядя одним глазом на экран, что там творится, будем сейчас прислушиваться к оппозиции, то есть ну явное влияние вот такое. Вот это тоже очень приятно, это первые отголоски такие, это было сказано государством министру финансов: "А с оппозицией Вы говорили?" Тот сказал: "Нет, как-то еще… А что - надо?" "Обязательно!" То есть государство обратило внимание на народ, пока не свой народ, пока братский народ. Но народ уже конечно виден, ясно виден народ. Поэтому я пока испытываю кайф, настроение у меня праздничное, Украина для меня родная страна. У меня вышла книжка такая, на Украине как раз, называется "Мой портфель", это "Мий портфель", а здесь вот "Мой портфель". Она по-русски, конечно, она по-русски, вы представляете, как я бы звучал на украинском языке… Я должен был быть в Киеве, вот сейчас должна была быть пресс-конференция. Но что-то мне показалось, что никого не будет, я не поехал. Я думал, ну пусть как-то успокоится, ну я не люблю пустой зал, я до чего отравленный эстрадой человек, вот для меня пустой зал - это провал. Даже пресс-конференция, даже встреча по боксу, да всё что там будет, оно не должно проходить при пустом зале. Некоторые театральные деятели говорят (особенно там, где служит наш Саша Филиппенко): "Да что, а мне все равно. Будут в зале люди, не будут в зале люди - я свое искусство покажу. Как художник-абстракционист. Повесил картину и ушел. А кто-то посмотрит - вот она висит". Я так не могу, мне нужно, чтобы были люди - ради кого, для кого. Вот, когда я подумал, что на пресс-конференции… Короче, я отказался ехать, я не поехал, там должен был быть еще какой-то комедийный общий концерт. Концерт отменился, я думаю - а что же пресс-конференция? Когда пошли звонки: "почему нет", "а мы хотим узнать, что вы думаете"… А что я думаю? Всегда человек нормальный думает: "А почему кто-то хочет узнать, что я думаю? А что в этом интересного?" Я думаю всё. Я уже опух от комментариев, которые я слышу по каждой радиостанции. "Как Киев, что Киев, вот на Украине". Вот видите, это лишний раз показывает, что где интересно. Вот по количеству этих комментариев. И я не поехал. И узнав, какое количество разных газет интересовалось, почему я не приехал, я теперь просто приношу извинение, если кто-нибудь увидит, я перенес это на февраль, я приеду в феврале. Книжка эта вышла там. Я прочту вступительный монолог к этой книжке, он об Украине.

* * *

"Я и Украина!"

"Что для меня Украина, если я живу июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь в Одессе, пока не сравняется погода. Когда сравнивается - перелетаю..."

* * *

М.: Михал Михалыч, каждый месяц я Вам рассказываю про какие-то новости, а Вы их комментируете, но редкая новость лично меня так потрясает, как та, о которой я хочу сейчас Вас спросить, она не имеет к политике никакого отношения. Некий американский ученый выделил в человеке ген, который отвечает, в некоторый газетах написано "за веру в бога", в некоторых "за духовность", из чего следует, что этот ген можно вынуть и человек станет бездуховным, а с другой стороны, можно будет "привить" его человеку и он станет духовным. Таким образом у меня возникает несколько вопросов, например, нужно ли, если вот такое можно сделать, насильственно вживать в людей ген духовности? Вот человек не хочет быть духовным, а вживать? Надо это делать, или нет? И второй вопрос, надо будет духовные и верить в бога?

Ж.: Если все будут духовные?

М.: Все будут духовные и верить в бога.

Ж.: Ну так прекрасно будет. Я не знаю, какая процедура выемки гена и прививания гена… Этот вопрос, в принципе, не тянет на ответ, чтобы что-нибудь я ответил… . Я просто хочу сказать, что мне всегда жалко Америку, потому что Америку… Во-первых, сейчас там огромное количество ученых, там и наших много… И наши патриоты и наши коммунисты и те, кто не любит Америку и те, кто любит Америку, все время приводят ее в пример. Все время мы оттуда получаем какие-то новости про нашу жизнь. Про нашу жизнь здесь. И все время появляются какие-то такие новости, мы ждем оттуда то курей, то открытий, то лекарств. Все время что-то приходит и мы что-то получаем. Это действительно есть. Я помню послевоенное время еще, сорок пятый год, когда ездили американские машины "студебеккеры" и американцы разбрасывали оттуда шоколад, плитки, мы бежали за машиной. В порту, где я работал, тоже, разберешь "студебеккер" старый, берешь от него полуось, вытачиваешь палец для гусеницы, он работает еще двадцать лет, потому что состав стали такой, это не сталь-3, как наша. Нашу сталь можно резать ножом. Ну я понимаю, там была индустриализация, там нужно было много стали, наша сталь совершенно была низкого качества. Вот это всё "Америка, Америка, Америка" и, конечно, уже немножко подташнивает, потому что я думал, что святое… Я воспользуюсь, просто чтобы сказать о другом, конечно, я всегда пользуюсь вопросами Андрея Максимова, чтобы сказать о другом, не будем кокетничать, ну он это знает и относится добродушно к этому. Ну иногда я не знаю, что ответить и приходится говорить о другом. Тут я напоминаю политиков, они всегда говорят о другом, единственное, какая разница, политик, когда врет и ты скажешь ему - ну как же, ведь вы только что соврали, а он тебе скажет - а вот это? Не отвечая на то, что он соврал! Он скажет - а вот это? А ты скажешь - а что это? А он скажет - а вот, а разве вот это, вот это, вот это… Я говорю - это опять ложь. А он - и это опять ложь? А вот это? Он будет прыгать, как блоха, попробуй его ловить на каждом. У тебя не хватит справочников, чтобы все время его ловить. И ты понимаешь - он лжет, это его профессия - ложь. Его профессия - ложь и не надо его ловить. Моя профессия - уходить от незнания того, что я не знаю. Вот я не знаю, что ответить про этот ген. Мне кажется, что если будет духовность и будет общая вера в бога - кроме хорошего, ничего не будет. Но я думаю о том, что наша наука была всегда самое святое для нас и для них, для ученых, это было самое святое, самое выдающееся. Я не думал, что когда откроются окна, наука повыпрыгивает из окна. То есть когда откроются границы, наука повыпрыгивает. Ну хорошо, слабонервные люди, типа спортсменов, они могли отвалить. Танечка знает. Здесь льда нет, там лёд есть. Когда я приходил к Тане в гости, я всегда шампанское на лёд - лёд же есть! И мне очень нравились ее спортсмены, какая-то пара была, где в интервью кто-то сказал, то ли Бестемьянова: "Лёд в нашем сердце сохранится навсегда". Это я запомнил. Первыми выпрыгнули спортсмены. Потом повыпрыгивали евреи. И потом пошли ученые. На евреев надеяться, конечно, было нечего, они выпрыгнут сразу, потому что эти попытки искать хорошую жизнь всюду… Всюду… Причем приехав туда, обнаруживают, что она сзади, вернувшись назад, обнаруживают, что она осталась там. Я же говорю, в еврейской судьбе, когда стремишься к свету в конце тоннеля, то обнаруживаешь, что он зажегся сзади. И вот когда ученые начали выпрыгивать… Я думал, что наука - святое, тем более, что они связаны с оборонкой, они связаны с ракетами, им вообще нельзя. Нет, все повыпрыгивали. Причем и лауреаты, и почти нобелевские лауреаты, и программисты, целая долина там. Действительно оказалось, что то, что мы делаем руками, оно действительно очень плохо работает. А головой - замечательно. Вот понимаете, мы страна таких небольших производственных возможностей и огромных умственных достоинств. Так можно сформулировать. И вот сейчас, когда в Америке сосредоточено столько наших, я только недавно оттуда приехал, у меня там были концерты. Я лишний раз убедился - все-таки конечно страна такая, оттуда действительно можно ожидать новых открытий и все такое, потому что у нас тоже должно быть. Москва уже стала такой. Но у нас должно быть чисто и сытно. Чтобы люди вернулись обратно. Я в Одессе уже вижу человека в других трусах и с другим полотенцем. Часть уже все-таки возвращается. Ну, некоторые возвращаются по семейным обстоятельствам. Ну, какие тут обстоятельства: тут завел семью, там завел семью… И в общем, сказать, куда вернулся и куда стремится, где зад, где перед, опять-таки, как в том тоннеле, никто не знает, где там зад. Вот люди стали возвращаться немножко, я бы хотел, чтобы они возвращались больше. Москва уже привлекательна, но все равно нет таких театров, как у нас, но пусть люди приезжают. И Лужков выступал, сказал: "Работайте в театрах, не стесняйтесь просить, меня не стесняйтесь просить, денег не стесняйтесь просить, просите денег, будем давать, потому что мы обнаружили, что масса народу приезжает сюда, люди хотят пойти в театры, все туристы, от которых мы имеем прибыль гораздо большую, чем если мы дадим вам пару копеек на развитие, а их приезжает два с половиной миллиона в день, людям надо куда-то ходить, поэтому ставьте спектакли, делайте всё, давайте подымайтесь и просите денег". Я это сам слышал. Так что уже вот нормальный человеческий подход. Вот и всё. Я это хотел сказать об Америке, о том гене. Пусть они прививают себе ген духовности, главное, чтобы у нас не вырезали этот ген. Он у нас все-таки есть.

М.: Раз Вы начали говорить о Москве вот в этот наш отчетный период, в этот месяц. Наступила зима, выпал первый снег, зима наступила внезапно, к приходу ее не были готовы, были пробки, был какой-то кошмар. Может Вы посоветуете, как подготовиться к зиме? Вот почему никогда не получается подготовиться к зиме?

Ж.: Я давно думал над этим. Мне кажется, что эти все снегоочистители (я говорю о людях) - он же лично к зиме готов. Что, пальто есть? Есть. Свитер есть? Есть. Дети все в свитерах, в кожухах, в валеночках, в ботиках - готовы к зиме, да? Не выдавать этой падле пальто, пока все не будут готовы. И всё. Выдавать пальто вместе с первым снегом. Вот почистит - выдать пальто. Это будет называться: мы готовы - он готов. Все готовы к зиме. Теперь готовы. А то конечно, так, это невозможно. Во всяком случае, так мне показалось этим летом.

М.: Это хороший совет. Хочется вернуться еще к Америке, поскольку опять-таки в этом месяце победил Буш. Вы многократно в наших передачах, обращались к президенту России, говорили ему какие-то слова, вот сейчас есть возможность…

Ж.: Вы заметили, я уже президента России не упоминаю?

М.: Да, да…

Ж.: Политкорректен через четыре "р". Политкор-р-р-ректен. Это не рычание, а добродушное такое урчание из-под шкафа - "р-р-р-р, я здесь". Владимир Владимирович, я здесь, под шкафчиком. Полная тишина, никаких обид, ничего. Всегда найдете меня вот там.

М.: То есть теперь можно перейти к американскому президенту, к которому Вы никогда не обращались в наших передачах. Никогда не давали ему напутствий.

Ж.: Давайте перейдем. А почему он, стервец, не переведет нашу передачу на английский язык?

М.: Вообще наша передача идет в Америке для эмигрантов…

Ж.: Опять-таки на русском?

М.: На русском. На каком говорим, на таком и идет.

Ж.: Хочется всемирной славы. Уже хочется сказать: "Что такое одна шестая часть суши?" Сейчас столько слова "суши" без конца. Все-таки суша - это материк, это не японское вот это всё. Если бы Буш перевел эту передачу на английский язык и если бы я вдруг заговорил по-английски… У меня такая вот просьба к нему - чтобы я заговорил по-английски. Не знаю, как он это осуществит. Не знаю. То есть в России говорят "не моё дело", а там говорят "это ваши проблемы". Чего я буду влезать в его положение? Пусть, действительно, переведет на английский, пусть даст эту передачу, допустим, каждый первый вторник утром или вечером. Какое-то второе утро первого вторника. Как у нас это - первый понедельник второго месяца, я не знаю, как тут… За выходом нашей передачи следит канал РТР, который этой передачей как-то обнаруживает интеллектуальную свободу. Физическую задавленность они демонстрируют в других передачах. А в нашей передаче они - интеллектуальную раскрепощенность. Я бы Бушу просто посоветовал перевести это всё на английский язык и еще что я бы посоветовал и попросил бы, если честно говорить. Во-первых, я бы попросил его не отзываться плохо о президенте, не трогать Госдуму, не теребить Счетную палату…

М.: Нашу или их?

Ж.: А я бы ему сказал - это его дело, что он решит. МВД, сказал бы я ему, пусть работает в тишине. Чьё - он сам решит. В тишине пусть набирает авторитет. И тоже процент повышает неподкупности. Вот это я бы сказал и тут я бы всерьез ему сказал, что все-таки, дорогой… Его зовут Анатолий? Как его зовут?

М.: Буша?

Ж.: Буша.

М.: Джордж.

Ж.: Дорогой Джордж, сказал бы я… Мне так и хочется сказать "Анатолий", но на самом деле он Джордж. Дорогой Джордж, сказал бы я, ну действительно, разную чушь можно слышать, сейчас действительно как-то пришло время простых людей в руководстве великими странами. Я бы сказал - просьба, вот просьба, не делайте из Америки полицейскую страну, потому что уже почти этого добились. Еще чуть-чуть и скоро это будет окончательно. Все-таки там и так, там всегда было строго. Там всегда - смотришь внутрь полицейской машины, вот такая берданка, карабин такой, здоровый лоб, полицейский. И очень-очень смешно, когда права автомобильные просят, то человек становится, извините, раком на кабину, на капот и его ощупывают всё это, ну у них это всегда. У них там это до захода солнца, если с заходом солнца, то могут стрелять и там стреляют. Они там так уже живут, что могут стрелять все. То есть право на ношение оружия. И это делает, конечно, полицейских, более боевыми, а жителей - более отстаивающими свои права. Но я бы всё-таки попросил Буша не делать полицейское государство, потому что, начиная от границы, ты идешь и все время ты вжимаешь голову. Еще от посольства, вот от посольства ты уже вжимаешь голову в плечи, потому что ты такие вопросы слышал здесь в тридцать восьмом году, в сороковом, в сорок четвертом, такие, какие задают там, пускать тебя или не пускать. И вот эта толпа людей, боящихся, трясущихся перед входом. Мне часто приходится оформлять визу, я бы об этом попросил Буша, это единственное, что бы я сказал серьезно, всё остальное я бы к нему обращался шутливо, по-английски.

М.: Вот совсем незадолго до событий в Украине Российская Государственная Дума приняла новый праздник - четвертое ноября, который означает конец "смутного времени" и сразу на Украине вот это всё началось. Вот если бы Вы имели такую волшебную возможность любой новый праздник, ну раз хотят новый праздник в этой стране завести, то какой бы праздник Вы бы завели?

Ж.: Вот я бы завел праздник… Вы знаете, я когда-то писал "одно неловкое движение - и вы отец", я бы хотел праздник "одинокого отца". Такого "сеятеля". Когда у каждого ребенка своя мать. Не делать вот этот шумный букет детей в руках одной женщины. А именно вот у каждого должна быть своя мама. Значит, я бы сделал такой праздник. Но, может быть, еще такой бы праздник сделал - то, о чем мы сейчас говорили по поводу снега. "День дворника" я бы сделал. Праздничный день дворника, причем такой был бы день, когда мы все не работаем и следим, как они убирают. Во-первых, им легче - мы же не работаем, мы не путаемся под ногами. Значит, легко убирать. Мы только из окон наблюдаем, как это все происходит, какое счастье, какая радость и прекрасный нерабочий день, где в это время становится чисто. Чисто уже станет. После этого надо бороться, чтобы было сытно. Ну вот, вначале чисто, потом сытно. Или вначале сытно, потом чисто. А потом, глядишь, добьемся, что эти понятия соединятся. И будет и чисто и сытно. Вот мне кажется, можно такое сделать. Такой праздничек. Потому что я давно хотел сказать, простите, я худею, черт, клянусь, худею, черт-те что. Ребята, можно подтянуть пояс на глазах у всех. Все, последняя дырочка. Клянусь, я никогда не вру в этих мелочах, я всегда правдив. Что я хотел сказать? Москва превратилась из-за этого снега, ну в снегу мы живем, от этого и характер у нас жуткий. Смотрим мы вот так вот и одеваемся тепло, я уже об этом целое произведение написал, что нам все время надо не только денег зарабатывать на жратву, но надо на эти овчины, на шубы, на шкуры, в которые мы кутаемся. Потому что есть страны, где в театрах нет гардероба, Таня же знает, наверное. Ты потом выскажешься, а пока я тебя буду спрашивать, ты просто кивай, на экране это будет видно. Нет гардероба и народ живет, народ веселый, народ легкий, народ улыбается. У нас не улыбаемся, потому что и больно зубам холодно… Зубные врачи неважные, поэтому с нашей улыбкой, как говорится, можно поспорить. Лучше иногда все-таки не улыбаться. Но из-за снега из-за этого, из-за этих диких пробок Москва стала городом одного дела. Вы можете только сделать одно дело в день. Вы выезжаете рано утром, вы куда-то прётесь, вы берете какую-то одну подпись или какую-то одну справку - всё! Рабочий день кончен, вы прётесь домой и возвращаетесь поздно вечером с этой вонючей одной справкой. Вот и всё. Вот и вся жизнь. Поэтому так много слов, так мало дел в этом городе. Вся жизнь из-за этого снега, вся жизнь, потому что вот всё. Я уже… Я хочу прочесть, сегодня я записал…

* * *

Я пересел на метро и кайфую. Сегодня очень красивая девочка тайно из мехового рукавчика показала мне пальчик. Я чуть его не откусил. Это был большой палец. Там за моей спиной заспорили два студента с рюкзаками…

* * *

Я хочу сказать, что в то же время приятно видеть такое количество машин… Они, конечно, жизнь портят невозможно, человек за рулем превращается просто в психически ненормального. Он как узник, он как в кандалах, как в цепях, он ничего не может сделать. И мне особенно понравилось, я уже рассказывал, как Ваня Дыховичный приехал ко мне на "Порше", я ему сказал, что я никогда не ездил на "Порше", он говорит: "Я приеду, я тебя покатаю". Мы выехали за ворота, ревели-ревели, ревели-ревели, он мне хотел показать мощность мотора и надавил на газ: "р-р-р-р". Я говорю: "Вот такая машина". Но поехать было невозможно. "Порше" никуда не тронулся, мы только давили на газ, на тормоз, потом опять газ, потом тормоз. Пахло бензином, пахло горячим, я чувствовал большое уважение к этому агрегату. Но - что сидеть дома на стуле, что сидеть в "Порше" посередине битком набитой улицы - бессмысленно абсолютно. Так же страшно смотреть на девочку летом в открытой машине. Когда сидит девочка за рулем, со всех сторон ей что-то говорят: "Девушка…" Потому что все в пробке часами стоят и она сидит. А выйти из машины она не может, бросить машину не может, двинуться не может, крышу накрыть не может, видимо, или не хочет. В общем, она вот так вот сидит, открытая всем намекам, всем словам, это жуткое ощущение заключенного в скоростной автомобиль.

М.: Будете читать?

Ж.: Да. Я, когда хотел сказать об Украине, я… У меня есть такой монолог, что-то украинско-одесское. Я его никогда не читал.

* * *

Он спрашивает, где я сейчас работаю. Это не важно. Важно, что я сейчас делаю, верно? Вот он понимает, хоть и седой. Сейчас важно не работать, важно халтурить. Работа - так, от "дзинь" до "блям". Мне давай работу на шестьдесят, а халтуру я себе найду. Она уже и предполагается, если есть работа на шестьдесят…

* * *

Еще тут у меня такие маленькие…

* * *

Нет яркого желание высказаться, есть смутная необходимость молчать.

* * *

Я тебя настолько изучил, я один знаю, что поцеловать, чтобы ты замолчала и на что нажать, чтобы ты снова стала говорить.

* * *

Я видел мужчину, который уже было расстегнулся и надолго задумался перед профилем на дверях.

* * *

Ну вот, а вот я и мои друзья, я не беру Бутмана, он молодой совсем, Игорек… Я хочу сказать, что я родился в то время, как мы все, когда мы на остроты не смеялись, а оглядывались.

* * *

Сила воли плюс идея - это движение. Сила воли минус идея - бег для здоровья.

* * *

Мудрость плюс молодость - гений. Мудрость минус молодость - больница.

* * *

Ужас в том, что я пока не скажу вслух, я не буду в этом убежден.

* * *

Право на труд у меня есть, теперь нужно право на опубликование этого труда.

* * *

В нашей стране есть прошлое, есть будущее, но всегда нет настоящего.

* * *

Люди верно говорят, от заграничных вещей не становишься счастливым. Но почему от наших становишься несчастным?

* * *

Дипломатом простой человек быть не может, только очень простой.

* * *

Толстый спросил лысого:

- Ты почему лысый?

А лысый спросил у толстого:

- А ты почему толстый?

- Я - от природы, сказал лысый.

- А я - нет, сказал толстый.

Оба замолчали, ибо мимо проходил лысый толстяк.

* * *

М.: Я сейчас попрошу нашего режиссера зарядить видео-вопросы, а пока я Вам прочту, это даже не вопрос, это в Интернете меня поразило, я хочу Вам прочесть.

Ж.: Как в Одессе говорят "это не вопрос"…

М.: Это сообщение от Виталия Добровольского о том, какое Вы имеете огромное влияние на людей. "Уважаемый Михал Михалыч, у нас в Кишиневе уже сложился целый клуб взрослых умных мужчин тридцати пяти - сорока лет, которые с любовью пару недель после каждого выхода передачи "Дежурный по стране" смаковали и обсуждали Ваши цитаты и произведения. Две недели мужики это делали. Но вот уже несколько месяцев в Молдавии перестали транслировать канал РТР, но в Вашей передаче мы часто видели, как люди в Интернет-кафе смотрят ее в прямом эфире, подскажите, на какой сайт надо зайти, чтобы ее увидеть. Я подскажу - надо зайти на сайт телекомпании "Авторское телевидение", где можно целиком увидеть эту программу, но я бы хотел, чтобы Вы обратились к этим мужчинам, которые две недели смакуют всё, что Вы говорите.

Ж.: Я могу сказать, что я их обожаю за то, что они меня любят. Я вообще люблю тех, кто меня любит, я обожаю тех, кто меня любит. Но я могу сказать еще, что я совершенно из другого мира. Я не знаю, я знаю "как вас увидеть?", я знаю "зайдите ко мне", А "как вас увидеть - зайдите на сайт", я впервые такое слышу, "ну зайдите на сайт". Я не знал, что я там есть. У меня все время "солнце зашло - и вы заходите".

Видео-вопрос: Здравствуйте, Михал Михалыч! У меня к Вам такой вопрос. Говорят, что на огонь и воду можно смотреть бесконечно, а на что Вы готовы смотреть бесконечно?

Ж.: В зеркало. Я не знаю, так ли уж я удачно ответил, я просто видел всегда, что если не дай бог за моей спиной зеркало, то всегда женщина красивая, которая так хорошо на меня смотрит, я думаю, что такое, чем я так, я чуть отойду в сторону - она продолжает туда же смотреть. Потом обнаруживается, что за моей спиной зеркало и она просто смотрела на себя. И, когда заслонишь, она говорит "отойдите, пожалуйста"… К сожалению, к сожалению.

М.: Прежде чем я предоставлю слово зрителям у нас в студии, я хочу, чтобы Вы и их и телезрителей пригласили на Ваш вечер, который будет очень скоро после этой нашей передачи.

Ж.: Да, да. Я вот кстати это забываю, я прошу Андрея всегда напоминать, у меня восьмого декабря в девятнадцать часов будет вечер в зале Чайковского, авторский вечер, где я буду выступать. Я думаю, я там буду читать какие-то другие вещи уже, в общем, написанные к этому вечеру. Так что вот я об этом хочу сказать - приглашаю всех.

Зритель: А "Украина" будет первой - пролог?

Ж.: Нет. То есть "может быть", но я не запланировал. А что, надо?

Зритель: Да, обязательно.

Ж.: Хорошо. Я хочу еще сказать, вот сегодня пришла Танечка Тарасова, что я могу сказать - ты хочешь, чтобы я не говорил о тебе?

Тарасова: Нет-нет-нет. Я счастлива, что ты позвал…

Ж.: Не говорить о тебе? Да, я позвал… Мы просто провели так много времени вместе, вот так много тяжелого времени вместе. Сами понимаете, это было время, когда мы сидели как в "пробке", но сидели не в машине, а сидели в жизни, сидели каждый у себя дома. Но это была возможность прийти и вот тогда я видел её, видел этих девочек и мальчиков, которых она тренировала, это для меня был как свет в окошке. Они приезжали откуда-то, они приезжали из каких-то свободных стран, они привозили первые места, вторые места. И я всё время им читал и вот это было такое собрание, как я говорил "евреев и спортсменов", потому что евреи это были там от Володи Крайнева и от меня, а с её стороны были спортсмены и такая была потрясающая обстановка, я никогда не думал, что евреи так хорошо гармонично соединяются со спортсменами. И вы знаете, куда бы я ни приехал, когда я встречаю либо музыкантов, либо представителей вот этого вида спорта, фигурного катания - это из мира безмолвия. Они все из мира музыки. И фигурное катание, помните, сколько мы тогда его ели? Весь десерт, какой в нашей жизни был - это было фигурное катание. И музыка. Они, с одной стороны, издают звуки, но они не разговаривают. И поэтому я всегда вступал в этот мир безмолвия. У Тани дома я подружился с музыкантами. Я был полным идиотом на концертах, когда играли с одной стороны Крайнев, с другой стороны - Виардо, два пианиста, они играли, я сидел где-то, они меня посадили в первом ряду на свою голову и я вдруг показал вот такой палец я показал. Я был идиотом - они начали хохотать, они не могли играть дальше. Никто никогда в консерватории не показывал… И вот я в этом мире безмолвия стал популярным, я стал приходить на музыкальные концерты, стал являться на соревнования. И вот, когда я садился с Володей Крайневым где-нибудь на соревнованиях возле льда, я ему говорил: "Ты еще занимаешься музыкой?" Он говорил: "Да, я еще занимаюсь музыкой". А я еще занимался словом. Поэтому я так счастлив видеть сегодня Танечку, так счастлив, что эта квартира там где-то на Соколе была таким клубом и отдыхом для нас… Всё, я извиняюсь. Я просто тоже хочу выразить какую-то любовь к тем, кто ко мне пришел.

Т.А.Тарасова: Я, конечно, очень счастливый человек, потому что мне очень повезло, что в моей жизни так случилось, что я тебя узнала. И эти вечера твои в этой нашей маленькой квартире, в комнате двадцать три метра собиралось по сорок-пятьдесят человек. Он стоял в углу и читал, и читал. Я всех рассаживала, выносила оттуда мебель, а он читал. Тогда, когда концерты были запрещены везде. И я помню этот первый концерт в Москве, когда тебе разрешили, в каком-то клубе и мы все туда пошли, все - и спортсмены и все, кто тебя любил и кто тебя любит. И такой талант, настоящий… Спасибо тебе большое, я счастлива, что я сегодня это слышу, что я опять у тебя на концерте, что я еду сюда и везде расклеены потрясающие твои афиши и ты смотришь на нас вот точно так же. Мы знаем тебя, каждый из нас, кто живет в этой огромной стране, знает тебя, любит, обожает и мы хотим твое слово. Я эти слова, когда живу не здесь, мне их мама вырезает и я их перечитываю сто пятьдесят раз и складываю и вижу и слышу, что ты пишешь и я с эти живу. Спасибо тебе большое.

М.: У нас сегодня вообще очень много зрителей и очень много почетных гостей. Они вот сидят впереди и я хочу, чтобы передали микрофон Игорю Бутману, знаменитому джазовому музыканту.

Ж.: Сейчас я заглотну этот провод… Вообще, конечно, условия телевидения - это жуткое дело. Ты это знаешь лучше других. "Аплодируйте, смейтесь, хохочите, не стойте, сидите, а теперь встаньте, а теперь садитесь…" - и пропадает всякая охота говорить.

Игорь Бутман: Самое страшное с телевидением, я должен сознаться, когда все говорят о фонограмме, есть места, где когда снимает телевидение и говорят: "Вы должны сыграть под фонограмму". Я говорю: "Невозможно играть под фонограмму джазовому музыканту".

Ж.: А я сегодня под фонограмму всё.

Бутман: Теперь понятно, почему всё так весело и так живо…

Ж.: Конечно, Санек Филиппенко вставлял реплички под фонограммку.

Бутман: Я очень счастлив, что я наконец-то попал на Вашу замечательную передачу. Я с детства только и делал, что слушал джаз и Вас.

Ж.: И отупел окончательно.

Бутман: Абсолютно. Не знаю, от чего раньше. Почему так стремился посмотреть, поесть устрицы вместе с корреспондентами, как Вы говорили. Так тоже очень думал об этом много. И вижу, что слово - это тоже импровизация. И юмор, который я пытаюсь в своей музыке использовать, просто играть какие-то цитаты, если играешь какую-нибудь сложную вещь, вставляешь "Мурку", как минимум, потому что наш народ только "Мурку" понимает и реагирует. Когда уже куда-то чуть подальше едешь, уже надо Бетховена, Моцарта. Потому что в Америке не проходят некоторые наши популярные мелодии. Поэтому я очень счастлив, и смеялся я фактически так же, как Александр Филиппенко - под фонограмму, но старался "попасть". Спасибо большое.

Ж.: Может кто-нибудь не знает, но я раздал до этого вечера, в начале, Игорю и Саше список всего, что я буду говорить - с "птичками", где надо хохотать, где надо кричать "ой, не могу"…

М.: Вам же поверят… Все решат, что так и было.

Ж.: Ну шучу я… Неужели… Ну не может быть, чтобы люди были туповаты. Ну иронизирую я. Опять-таки рычание такое из-под шкафа - "ир-р-р-онизирую"…

М.: Может быть, уже много раз упомянутый здесь Александр Филиппенко задаст какой-нибудь вопрос нашему гостю?

Ж.: Задай ответ.

Филиппенко: Михал Михалыч, у меня вначале сюрприз.

Ж.: Давай!

Филиппенко: Клянусь, представить себе не можешь.

Ж.: Верю!

Филиппенко: Я никогда, Михал Михалыч, с Вами не спорил…

Ж.: Еще чего не хватало…

Филиппенко: Цицировал часто и до сих пор цицирую.

Ж.: Да-да-да-да.

Филиппенко: Но в своих концертах, в своих. Всё пишу рапортичку, пишу всегда - "Жванецкий. Хотите помолодеть?" Но этим летом, Михал Михалыч, случилось такое, что я первый раз с Вами не согласен. Как начинается рассказ "Портрет", помнишь? "Я никогда не буду высоким и красивым, я буду лысым, меня никогда не полюбит Мишель Мерсье и в молодые годы я никогда не буду жить в Париже, я не буду говорить через переводчика, не буду сидеть за штурвалом и дышать кислородом".

Ж.: Да.

Филиппенко: Этим летом меня поцеловала Мишель Мерсье! Клянусь! Вот документ! Я дарю тебе. Это было на фестивале в Алма-Ате, она была почетным гостем. Я пришел, рассказал ей через переводчика…

Ж.: Потрясающе…

Филиппенко: …Что есть такой великий всемирный у нас писатель-сатирик…

Ж.: Да.

Филиппенко: …И вот есть такая вещь. И мы когда в шестидесятые годы… Смотри пока… Это первая… Это вторая…

Ж.: Да, это Мишель Мерсье. Правда, в неузнаваемом виде.

Филиппенко: Но это не важно, кто считает…

Ж.: Саша, Саша, ты сверял по документам? Потому что полная женщина…

Филиппенко: Сверял, всё точно. Я тебе хочу сказать, вопрос в чем, вот теперь, как ты относишься к судьбе вообще? Раньше мы говорили "в страшном сне не мог представить"…

Ж.: Вот это - да. Ну то есть надо давать себя поцеловать, когда они молодые. Хорошо-хорошо, давай говори, задавай вопрос.

Филиппенко: Вопрос - как Вы относитесь к судьбе. Сейчас вспомни, что в далекие шестидесятые казалось для нас невозможным совершенно. Ведь действительно, половина людей не понимают, и слава богу, что за остроту, над которой они сейчас смеются, мы раньше оглядывались. И дай бог, чтобы они не понимали никогда эту репризу.

Ж.: Я пока думаю над вопросом, как я отношусь к судьбе.

Филиппенко: Мы же не верили, мы пионеры были, мы верили, что можно передвинуть реки, повернуть вспять, передвинуть горы. И про Мишель Мерсье действительно, в те времена, когда ты писал это, мы понимали, что никогда этого не достичь, это как некий символ чего-то невероятного, как пиво в банках…

Ж.: Ты мешаешь мне думать над вопросом.

Филиппенко: Прости.

Ж.: Задал вопрос и говорит непрерывно. Как я могу…

Филиппенко: Я цицирую.

Ж.: Вот еще раз вопрос скажи.

Филиппенко: Ну вот про судьбу, что ты думаешь: как она, что такое судьба в нашей жизни? Про неожиданности…

Ж.: Я думаю, что судьба - это то, что нам навязывают. А то, что получилось, называется "биография".

Филиппенко: Я могу это в концерт взять?

Ж.: Вот трещал-трещал, на минутку остановился - и получил ответ. А фотографию с Мишель Мерсье, конечно, я сохраню. Я не люблю, когда мои женщины целуют других мужчин, но надо с этим смириться.

Филиппенко: Моя дочка задаст вопрос, которая с детства слышала твои тексты на моих концертах.

Ж.: Красавица. Вот кого мы выращиваем…

Дочь А.Филиппенко: Я, как студентка, не буду Вас спрашивать об отношении к молодежи…

Ж.: Я, как мужчина, отношусь к молодежи, особенно Вашего типа… Очень доброжелателен обычно и вежлив.

Дочь А.Филиппенко: Ну хорошо, очень приятно. Я в свете этой передачи хотела бы спросить, как студентка МГИМО, как Вы относитесь к расширению НАТО на Восток?

Ж.: Уверены, что на Восток - это в нашу сторону? Ну, я советую переехать. Занять позицию с тыла и наблюдать за продвижением на Восток. Пожалуй, всё, потому что вопрос гораздо остроумней, чем я могу ответить.

М.: Наступает момент, когда каждый из вас может задать вопрос Михал Михалычу.

Ж.: А я сейчас хлебну водочки с колой, чтобы ответы рождались чуть выше.

Вопрос: Михал Михалыч, скажите нам пожалуйста, чем закончилась шумная история с угоном Вашего джипа?

Ж.: Было широко объявлено и этому надо верить, что мне машину вернули. Это появилось сразу в нескольких газетах. Ну, единственный, кто не поверил, это был я. О чем жалею до сих пор, потому что если бы я поверил, мне бы жилось спокойнее, а так пришлось отвечать на разные вопросы, но я, как очевидец, заявляю, что ничего не вернули. Хотя, может быть, и вернули, но не мне, это такое дело. В нашей стране никогда не узнаешь, кто угоняет, а кто находит. И разные ли это люди. Я где-то прочел, что Михаил Леонтьев, такой есть обозреватель, который работает на другом канале, у него тоже что-то угнали, он заявил, сейчас у многих угоняют, кстати, угоняют не только машины. Жен угоняют, мужей угоняют, кто дальше угоняет, кто ближе угоняет. Короче, угнали что-то у него, тоже машину какую-то, он сказал: "Конечно, если б я был Жванецким, мне бы вернули". Единственный, кто не мог в этом участвовать - это я. Потому что я уже всем кричал, я уже осип, я говорил: "Да не вернули ни черта". Но она где-то находится в очень высоких кругах. Так мне сказали. И пока не будет в этих кругах перевыборов… Представляете, какие эти круги, если там выбирает народ… Нет, ну конечно, машины нет, давно нет ее. У меня ее давно нет. У меня ее угнали в этот же день и с тех пор ее нет. А хорошо, что не угнали жену, сейчас это всё так угоняется, ну не дай бог, конечно.

Вопрос: Михал Михалыч, вопрос к Вам, как к человеку, виртуозно владеющему языком, как Вы относитесь к тому, что Вы слышите из эфира, теле, радио и не пора ли вводить экзамен по языку для лиц, пытающихся занять места в Думе и ведущих?

Ж.: Вопрос тоже заслуживает аплодисментов. Я хочу сказать, что он заслуживает аплодисментов, потому что он не предполагает ответа. Сейчас просто комментаторов в сто раз больше, чем новостей. И девочек разных слабопишущих, слабодумающих, слабоговорящих. Огромное количество. Они говорят: "Ой, Москва такой город, здесь из воздуха делают деньги". Это говорят журналисты! Это говорят те, кто пишет на любые темы. В общем, какая работа… я не против абсолютно, наоборот, но брать интервью… Мне всё время звонят - "дайте интервью", "дайте интервью"… Это значит, я должен придумывать за них всё. И еще распространено: "Какой вопрос Вы сами хотели бы себе задать?" Это уже совсем. Поэтому когда абсолютно нет умственной тренировки, а есть вот это предложение "задайте себе вопрос, о чем бы Вы хотели себя спросить и ответьте, как Вы хотели бы ответить", в результате ты за нее и пишешь, ты за нее отвечаешь, ты за нее всё это делаешь и она просто это перенесла в редакцию или вынесла из редакции. Я был потрясен, когда такой человек, как Караулов, Андрей Караулов, издал книгу "Мои интервью". Что-то примерно такое. Там были собраны все вопросы и все ответы, которые он задавал людям. Я все время спрашиваю этих комментаторов, которые становятся таким популярными: "Что Вас делает такими популярными? Ваши вопросы или все-таки наши ответы? Так кто популярен в результате?" Поэтому у них не на чем у этих мальчиков слабоговорящих и слабоговорящих девочек, не на чем тренироваться, нет оселка, нет возможности мыслить. Вот когда… Главное - это мышление, это плотность мысли на квадратный сантиметр. То, что вы сказали, это красота языка, но мы уже об этом не говорим, это неизвестно, когда восстановится. Расчет только на силы своего собственного народа, потому что, видите, и у меня уже столько ярости, что уже без мата тоже не обойтись, я уже почти говорю матом, почти. Помните, когда я сказал про Лебедя - это я сказал. Я, как лягушка-путешественница. Я очень уважал генерала Лебедя, но его разговор - это перевод с мата на русский язык. Он внутри себя говорит монолог, переводит его на русский язык и ты чувствуешь, что конечно там клубится мат, но он вынужден говорить без него, это очень сложно. Сейчас говорить можно обо всем, и язык предполагает всё, и они уже не стесняются и правильно делают. Я уже смотрю, у любимых писателей мужской половой орган фигурирует в рассказах, в романе женщины-писательницы, любимой причем писательницы и писателя любимого. И это уже всё становится таким разговорным, что этим не хочется заниматься ночью.

М.: Я хочу от себя Вас спросить после Вашего монолога по поводу вопросов и ответов, хочу задать Вам один вопрос. Как Вам кажется, ответ зависит от вопроса или нет?

Ж.: Ну ведь гениально же спросил. Верх вежливости, тактичности, интеллигентности - постараться ответить на вопрос, который был задан. Это верх вежливости. Сейчас это встречается очень редко. Я, если мне не удается ответить… Кстати, мне очень нравится наша передача и нравится, что ее ведет Андрей Максимов, потому что в нем есть какая-то сохранность и абсолютная индифферентность, что мне очень помогает. Я не очень хвалю, я просто говорю, что ваше безразличие, оно меня просто выбрасывает наверх. Но именно здесь весь кайф, наверное, в ответах и вопросах, когда вопрос вызывает аплодисменты, это же самое замечательное. Самое главное - постановка вопроса. Можно ли обойтись ответом без вопроса, можно ли спрашивать без ответа.

Зрительница: Я хочу Вам сделать комплимент, я Вас слушала, в семидесятые годы, когда была громаднейшая…

Ж.: Когда вы были ребенком.

Зрительница: Ой, нет еще. На тот момент еще не совсем. И слушаю сейчас неоднократно. Вы - эталон мужчины, мужской чести и достоинства, Вы много говорите о женщинах в хорошем плане, это приятно, это прекрасно и, я считаю - так держать. А теперь мой вопрос…

Ж.: "Так держать" - это можно порекомендовать женщине.

Зрительница: Ой, нет, ну в наше время и мужчинам тоже.

Ж.: Да, я согласен.

Зрительница: Но у меня такой вопрос. Наши депутаты думают на сегодняшний момент о демографическом кризисе в России. И думают - рожать ли не рожать. Ну что бы такое придумать, чтобы государство немножечко позаботилось о детях. Может быть придумать бесплатный проезд для беременных? Вот как Вы считаете, посоветуйте, как специалист, что же все-таки делать на сегодняшний момент?

Ж.: Я не слышал вопроса. Специалист, который не расслышал вопроса - тоже дерьмо. Я слушаю вас. Вопрос в чем?

Зрительница: Я говорю, что депутаты сейчас стараются, решают, в связи с тем, что у нас кризис демографический, рожать детей или не рожать. Но для того, чтобы государство обратило внимание на эту проблему, они говорят, ну может нам беременным женщинам сделать бесплатный проезд? Вот Вы, как специалист, ответьте им, пожалуйста и посоветуйте, что же все-таки делать надо в наше время?

Ж.: Они правильно мыслят. Беременная женщина в переполненном вагоне - это путь к скорейшему рождению человека. Спасибо за вопрос.

Голос редактора программы: Этот мама одиннадцати детей.

Ж.: Вот как надо выглядеть! Вот мама одиннадцати детей. Потому что не боится и всё, человек. И выглядит прекрасно. Когда не боишься, то и выглядишь прекрасно. А когда боишься, то ты полнеешь, и еще боишься, и еще полнеешь. Нет, страшно приятно вас видеть.

М.: Михал Михалыч, мне кажется, это была очень хорошая точка в нашей передаче…

Ж.: Одиннадцать точек.

М.: Одиннадцать точек. Поэтому я хочу поблагодарить всех людей, которые пришли к нам в студию, поблагодарить телезрителей, которые нас смотрели, сказать, что мы встретимся через месяц, это будет конец декабря и мы, естественно, будем обсуждать не просто итоги месяца, а уже итоги года. Спасибо, всего доброго, до встречи.